Дело Судьи Ди

– Ничтожный минфа более чем удовлетворен – он счастлив тем, что справедливость вновь оказалась быстрой и щедрой, – сказал Богдан. – Но, пользуясь тем, что до полуночи, как милосердно заметил драгоценнорожденный цзайсян, еще более часа, сей минфа хотел бы поделиться некими незрелыми соображениями, которые у него возникли относительно странных событий, свидетелем коих он волею Провидения оказался… и которые, как ему кажется, непосредственно связаны с тем, что произошло здесь и сейчас.

Цзайсян не удержался – опять чуть поднял брови. Богдан бросил быстрый взгляд на евнуха юаньвайлана – тот по-прежнему был подчеркнуто безразличен к происходящему, но Богдан ощущал, что внутренне он напряжен донельзя. Это не могло быть просто так. Но что за этим стоит – Богдан не понимал. Не было фактов. И не было времени их добывать. “Если я сейчас попаду пальцем в небо, – мельком подумал он с какой-то странной отрешенностью, ровно не о себе, – карьере конец”.

– Не могу сказать, что ваша третья просьба представляется малоспособному цзайсяну столь же обоснованной, сколь первые две, но не могу и не пойти навстречу гостю столицы, проявившему незаурядное самообладание и даже самопожертвование ради друга и в целях торжества справедливости, – изрек цзайсян.

“Он что, видел, как я барабан бодал? – подумал Богдан и тут же сообразил: – Да нет, просто ему сразу доложили…”

– Ата, – тихонько проговорил минфа, наклонившись к беку. – Ты повторишь сейчас свой рассказ про хирку? Или мне?

– Выражаешься ты красно, – так же тихо ответил бек, – мне так с языком не совладать. Но, пожалуй, я.

– Сначала прошу выслушать рассказ этого достойного человека, – проговорил Богдан. – Ничтожный минфа не знает никого, кто так глубоко и тонко разбирался бы в учении Пророка Мухаммада и в современной жизни уммы, а для нас это может оказаться очень важным.

Хоу вскинул на бека пытливый взгляд. Бек поднялся. Огладил бороду.

– В суре “Соумышленники”, аяте сорок седьмом, – неторопливо и размеренно начал он, – сказано: “Не поддавайся неверным и лицемерам, но и не делай оскорбительного для них; положись на Аллаха – Аллах достаточен для того, чтобы на него положиться”. Именно поэтому малозначительный бек никогда не понимал тех, кто нарочно пытается найти утраченную плащаницу Пророка и даже таит на кого-то обиды из-за нее… Когда Аллах пожелает, чтобы хирка нашлась, хирка найдется.

От глаз Богдана, пытливо следящего за всеми, кто сидел напротив, не укрылось, что юаньвайлан вздрогнул, едва бек произнес слово “хирка”. А его евнух из последних сил старался не выказать никаких чувств и потому сидел с совсем уже неестественным лицом, буквально закаменевшим от усилий остаться неподвижным.

Вот только на таких мелочах, ничего, в сущности, не доказывавших, приходилось строить умозаключения. Иного выхода не было.

Когда бек закончил свой рассказ, Богдан четко и без лишних слов, но во всех подробностях поведал о том, что произошло в воздухолете, затем – то, что ему раскрыл заморский человекоохранитель Дэдлиб. Скупые слова падали в тишину, словно небольшие, но тяжелые камни.

– Теперь, драгоценнорожденный хоу, – закончил Богдан, – ничтожный минфа смиреннейше просил бы вас огласить те отрывки письма вашей яшмовой младшей супруги, какие поддаются прочтению. Минфа понимает, что просит о неслыханной милости с вашей стороны, ибо это в высшей степени частное письмо – но дело тут государственное.

На мужественном лице хоу снова отразилось замешательство. Он мрачно зыркнул глазами налево, направо – все смотрели на него и явственно ждали, что он выполнит просьбу Богдана. Тогда хоу Чжу Цинь-гуй снова взял в руку листок письма и громко стал читать, тоном давая понять: что ж, вот вам, но стыдитесь того, к чему вы меня принудили.

– “Не слушал моих увещеваний. Я говорила и раз, и два, ты не внимал. Но, может быть, если в тебе нет уважения к речам любящей женщины, то хоть уважение к письменному тексту… Никому не могу рассказать – так велит долг верной… Случайно услышав, поняла, что ты принял ислам не по велению души, но по неким политическим соображениям, после тайных свиданий с этими странными… Принимать такие подарки! Иначе в Поднебесной непременно случится большая смута… Еще Конфуций учил: „Любишь кого-то – так разве можно не утруждать себя ради него? Предан кому-то – так разве можно не наставлять его?” Сердце мое готово разорваться от горя…”

Голос хоу к концу письма заметно дрожал. Похоже, юаньвайлан снова с трудом сдерживал слезы.

Когда он умолк, повисла тяжелая, теперь уже совсем ничем не нарушаемая тишина.

– И что из всего этого следует? – спросил цзайсян, когда молчать стало уже вовсе несообразно.