Дело святое

Вот и у нее будет такой. Не замечая, что и сама улыбается, Ольга подходила к своему дому и вдруг остановилась: в окнах горел свет. Она не верила своим глазам. «Тетка Валя пришла?» — мелькнуло в голове. Нет, та не войдет в дом без хозяйки. «Может, этот, ушел и не выключил свет? И свет горел весь день?» — так она подумала, но уже вспыхнула догадкой: он не уехал, этот самый Флавий Михайлович, любовник чертов! Не уехал.

7

Тропинки от крыльца к дровяной поленнице, ко двору были расчищены от снега, березовые чурбаны расколоты, уложены в поленницу, а с крыши снег сброшен; изба, словно освободившись от тяжести, смотрела на улицу бодро, вроде бы даже с торжеством. И вот еще чего: сухая старая береза уже не стоит возле огорода, она повалена, распилена.

Опасаясь неведомо чего, Ольга вошла в избу — тут было тепло, ее любовник что-то вытесывал, сидя возле маленькой печки, обложенной кирпичами.

— Ты не уехал? — изумленно спросила Ольга.

Могла бы и не спрашивать: раз сидит тут, значит, не уехал.

— Чего это я поеду! — ворчливо отозвался он, не прерывая работы. — С какой стати?

— Но я же тебе сказала.

— Ты сказала: сделай свое дело и уходи.

— Ну?

— А что ну! — возмутился он довольно благодушно. — Я твоим глупостям не потатчик.

— Как это?

— Мы ж к делу едва-едва приступили — это еще только «здрассьте», это еще, так сказать, холодная закуска, а горячие блюда впереди. Мы ж только сели за стол пировать на празднике жизни, и вдруг: уходи. Это, по-твоему, умно?

«Какие еще „горячие блюда“?» — Ольга даже растерялась.

— Вот уж не ожидал, что ты отнесешься так легкомысленно к серьезному делу.

Он осуждающе покачал головой, а Ольга приходила в себя.

— А это серьёзное дело? — уточнила она и фыркнула от смеха.

— А как ты думаешь? — прямо-таки рассердился он. — Ребенка сочинить — это что, пустяки? Не куклу сделать, не щенка завести — живого человека создать. Че-ло-века! Я ж тебе не папа Карло, чтоб вот так из деревяшки вытесать. О живом человеке уговор был!

— Дурачье дело нехитрое, — возразила Ольга.

— Не хитро распутничать, а у нас дело святое.

И тут он повернул разговор так, что она растерялась ещё больше.

— Что это ты, душа моя, так запустила своё хозяйство. А? — спросил он. — Куда ни глянь, везде непорядок: дверные дужки болтаются, того и гляди оторвутся; калиточка у коровьего стойла на одной петле висит; наличники на окнах перекосились; вон эта полка, которую ты грядкой называешь, она ж вот-вот рухнет, держится на одном гвозде.

Он и дальше перечислял мелкие и крупные неурядицы в её избе да на дворе, а закончил выговором:

— И ты решила обзавестись ребенком в таких бытовых условиях? Как он будет тут жить? Что его встретит в этом доме? Каким он вырастет? Или ты о таких пустяках не задумывалась?

— Нормально будет жить, — уже обиделась Ольга. — Конечно, моя изба — это не твоя городская квартира с ванной да теплой уборной, но и в таком жилье ребятишки вырастают не хуже ваших городских, а может и получше. Топором да рубанком орудовать — это не женская работа, у меня тут ни сноровки, ни силы.

— А что, у женщин рук нет? — тут он так ли строго да взыскательно глянул на неё, что она оробела. — Коли вытолкнула своего мужа в шею, то берись сама за мужскую работу. Другого выхода нет.

Она поняла, что тут не до шуток: «Ишь, избаловался командовать. Небось, жену свою жучит и мучит». Странное дело: хоть и обидно было, но в то же время и понравилось, что он так строго с нею говорит.

— Взяла б молоток да гвоздь, приколотила бы эту, как её? — грядка, да? И дужку дверную, и вешалку, — не унимался он. — Или ты не в состоянии сменить заржавленный патрон и вкрутить в него лампочку? Хитрость невелика.

— Я женщина! — опять напомнила она.

— Ну, раз женщина, тогда…

Тут он стремительно встал, шагнул к ней, не обнял — сильно обхватил руками, прижимаясь всем телом, — у неё дыхание занялось.

— Ты с ума сошел, — говорила Ольга, слабо отбиваясь.

— Соскучился, — объяснил он совсем другим тоном, не рассерженным — ласковым. — Целый день ждал, ждал.

— Да уж ври-ка, — так и вспыхнула она. — Отпусти, вон угли из печки вывалились, пожар устроим.

— Ну ладно, с этим потом, — сказал он, отступаясь. — Раздевайся, садись к столу. И живей.

Отнял заслонку у печи, — в избе явственно запахло лапшой куриной. Да и вкусно так!

— Что это у тебя? Да уж не зарубил ли ты курицу? — насторожилась Ольга.

— Я на такие подвиги не гож, — отвечал он со смехом. — Договорился с какой-то старушкой, у нее купил, она и зарубила, и ощипала, и выпотрошила. Себе взяла курью голову и ноги, сказала: «На холодец», а мне отдала остальное.

— Сколько она с тебя взяла?

— Не твое дело. Ты только представь: я впервые в жизни топил русскую печь и опять же впервые варил лапшу в чугунке.

— Мы тут живем скупо, — заметила Ольга, словно оправдываясь. — Денежку тратим с оглядкой. Привыкли так. Лапшу-то с курицей не варим — сидим на молоке.