Дело в том, что...

– Что ж, сам напросился. Фрейд сказал бы так: «Zie haben der freulingerlungen», – изрек он с немецким акцентом.

– Что это означает?

– Тебя затрахали.

– Почему это? Объясни!

– Послушай, войди в мое положение. Предположим, я тебе скажу. Предположим, ты вылечишься. Предположим, я вылечу всех своих шизиков. А что будут есть мои дети, Эймос? На что моя жена купит себе второй парик? Я желал бы тебе сказать, но ты подумай хорошенько, стоит ли. Только не психуй, мой мальчик. Голову даю на отсечение, что на свете не найдется ни одного нормального артиста.

– Он назвал меня артистом, как тебе это? – позже похвастался Эймос жене.

Она промолчала.

Эймос продолжал, пребывая в радостном возбуждении:

– Он не назвал меня наемным писакой или дохлым песенником. Артист. Я – артист. Он так меня назвал.

– Кажется, он назвал тебя ненормальным, – охладила его пыл Лайла.

– Да нет же, детка, ты неправильно сделала акцент. Он сказал, что я…

– Он сказал, что ты – не нормален. В словаре это слово означает, что ты неестествен. Он назвал тебя противоестественным, Эймос. И какого дьявола ты так радостно улыбаешься по этому поводу?

– Но, детка…

– Он мог так же непринужденно назвать тебя маньяком или заменить это слово на гомосексуалиста.

– Лайла, прошу тебя…

– От всего этого меня просто тошнит! Боже мой, как подумаю, сколько денег ты отдал этому аферисту….

– Аферисту?

– Ну, шарлатану. Называй его как хочешь, он просто тебя дурачит. Я давно это вижу. Каждый раз, когда ты от него приходишь, я это ясно вижу и мне хочется заплакать.

– Лайла, что с тобой, сейчас ты еще спросишь: «Скажи, что ты ему рассказываешь обо мне?»

– Да, именно: что ты ему рассказываешь обо мне? Ничего хорошего, верно? Насколько мне ясно, он, вероятно, считает меня потаскухой, которая просто разрушает твою душу артиста.

– Откуда ты это все взяла?

– Если бы ты меня любил, тебе бы не нужен был какой-то шарлатан, настраивающий тебя против своей жены.

– И давно ты так считаешь?

– Очень давно.

– И ты молчала? Ты репрессируешь чувства…

– Оставь в покое мудреные слова, говори по-английски.

– Да я просто не знаю, что и сказать…

– Вот с этим, по-моему, у тебя никогда не было проблем.

– Я породил монстра, боже мой!

– Каждый раз, когда я слышу имя твоего эскулапа, мне хочется заорать!

– Да забудь, никогда больше его имя не сорвется с моих губ, поверь мне…

Он почти сдержал слово. Доктор Маркс, если и упоминался вновь, то не Эймосом. Сама Лайла время от времени интересовалась.

– Как сегодня самочувствие Гарпо? Гарпо был сегодня в добром здравии?

Обычно она спрашивала, если видела, что Эймос особенно возбужден после сеанса. И ему приходилось сдерживаться изо всех сил и тихо отвечать.

– Как мило с твоей стороны беспокоиться о нем.

* * *

В дверь постучала Джессика.

Эймос посмотрел на Лайлу и сел в кровати.

– Друг или враг?

Дверь открылась, и Джессика сделала шаг вперед. Она посмотрела на опущенные шторы:

– Вы тоже спали?

– Вспомнили школьные привычки.

– А мне так хорошо вздремнулось, что я пришла сказать, что хочу поспать еще немного.

– А как же ленч? – спросила Лайла.

– Может быть, позже, когда я совсем проснусь.

– Только крикни, – сказал Эймос.

Она кивнула и вернулась в свою комнату, закрыв за собой дверь.

– Она не спала, – сказала Лайла.

Эймос крепко обнял жену и начал говорить: