Дело Варнавинского маньяка

В столовую ворвался Рукавицын:

— Беда, Лексей Николаич! Народ аптекаря убивает!

— Какой народ? За что аптекаря?

— Кузнецы зачинщики и еще Тереха. Рубщик из колбасной лавки Малышева. Самый сильный в Варнавине, и большой озорник. С ними всякого сброда человек под пятьдесят.

— Так за что они его?

— За то, что жид и детишков душит! По вере, значит, своей…

Лыков пулей вылетел на улицу. Вдвоем с управляющим они помчались к началу Полукруглой. Еще издали была видна большая толпа, сгрудившаяся вокруг аптеки Бухвинзера. Четыре или пять человек увлеченно громили стекла и ломали железную дверь. Остальные их подзуживали:

— Навались, Тереха! Достанем жида из норы! Удавить его за кровь христианскую!

В окне метался перепуганный аптекарь. Простоволосая женщина, его сожительница, бегала от одного погромщика к другому и уговаривала:

— Что ж вы делаете, люди добрые! Он хороший, он никого не душил, а просто лекарствы продает!

— Ага, хороший, — сказал слесарек в грязной поддевке. — Хороших жидов не бывает. А ты, шалава, вот получи!

И ударил женщину кулаком в лицо.

На этого мастерового на первого и налетел Лыков. Дал ему в ухо — тот покатился кубарем — и врезался в толпу. Сначала погромщики сыпались от богатыря, что городошные чурки, но возле самых дверей вышла заминка. Три плечистых кузнеца и огромный детина в перепачканном кровью переднике удивились появлению Лыкова. И быстро перекинулись с двери на него.

Без лишних слов завязалась жестокая драка. Алексей сразу получил несколько сильных ударов в голову, но сначала еще держался. Погромщики нападали на него вчетвером, и пока он отмахивался от одного, то пропускал с другой стороны две-три плюхи. Краем глаза сыщик видел, что толпа держит за руки уездного врача и что Евлампия Рафаиловича методично колотят трое, а он пытается отбиться. Коллежский асессор ничем не мог помочь ему — он сам погибал… Рубщик так въехал Алексею сверху по темени, что в глазах пошли красные круги. Лыков сунул кулаком наугад, сбил кого-то с ног, но погромщики от этого еще больше озверели. Град тумаков погнал сыщика к двери. Из толпы ему подставили ногу, и он упал. Тут же кузнецы принялись ожесточенно пинать его ногами. Не дожидаясь, пока попадут в голову, Алексей вскочил, стряхнул с себя ближайших, как котят, и снова принялся отбиваться. Надо было как можно быстрее повалить Тереху, наиболее опасного из погромщиков. Изловчившись, Лыков со всего замаха вколотил верзиле кулаком прямо в челюсть. Мясника будто ветром сдуло; вокруг бойцов сразу образовалось свободное пространство. Но торжествовал Лыков недолго. Трое оставшихся кузнецов обрушились на него с удвоенной яростью. Тяжелые удары посыпались градом. Во рту застыл соленый вкус крови, в голове гудел колокол. Алексей стоял, закрывшись руками, и только охал. Наконец от особенно сильного удара он не удержался на ногах и повалился на землю. Все, сейчас кузнецы его затопчут…

Вдруг прямо над ним раздался выстрел, и толпа бросилась врассыпную. Лыков, не торопясь подыматься, вытер рукавом кровь с лица и посмотрел снизу вверх. Спиной к нему стоял Бекорюков. В правой руке он держал шашку, а в левой револьвер, которым выцеливал кого-то в толпе.

— Убью любого! вы меня знаете, — отчетливо сказал исправник. Интонация его была очень убедительна.

Поняв, что шутки кончились, погромщики заторопились разбежаться. Однако Бекорюков смотрел на это иначе.

— Ты куда, Разночуев? — обратился он к одному из кузнецов, обнаруживших желание улизнуть. — Я разве тебя отпускал?

И так врезал ему шашкой плашмя по голове, что тот упал со стоном на колени.

— Взять этих! — приказал Галактион Романович прибежавшим, наконец, городовым. Потом наклонился над Лыковым:

— Как себя чувствуете, Алексей Николаевич? Смелый вы человек: одному со скопом биться. Встать сможете? Давайте, я вам помогу…

Коллежский асессор с трудом поднялся. Постоял, покряхтел — все вроде бы в порядке. Не тошнит, голова не кружится, и руки-ноги целы.

— Обойдусь, — успокоил он штабс-ротмистра. — Но вы очень кстати подоспели. Никогда не думал, что всего трое могут мне так морду начистить…

— Кузнецы, — пояснил исправник. — Да и не трое их было, вся толпа помогала. Ну-ка?

Мимо городовые с трудом волокли огромного рубщика. Тереха был без сознания, с уехавшей вбок челюстью.

— Вы его так? Наскочил цыган на жидовина, хе-хе… Это известное отребье. Давно пора было его проучить, да не находилось смельчаков. Здоровый, что бык! Как напьется — драться лезет, благочиние нарушает. К такой силе — и такая дурь… Укатаю его на два года в арестный дом, у нас тут хоть потише станет.

— Тащите мясника ко мне, — распорядился Захарьин. Слегка помятый, в разорванном сюртуке, он, кажется, отделался легче всех.

— И Алексея Николаевича с его управляющим тоже прошу проследовать в больницу. Я должен вас осмотреть.

Лыков оглянулся и увидел Евлампия Рафаиловича. Тот держал на ладони два зуба и сокрушенно их разглядывал:

— Эх ма… Как теперь жесткое кусать?

Бекорюков утешил коллежского асессора: