Дело Варнавинского маньяка

— Что, Бекорюков уже министр народного просвещения? Вконец обнаглели. Когда мне такое предписание даст законом положенное начальство, тогда… А пока же, сударь, подите вон!

И, театрально скомкав записку, швырнул ее на пол.

Лыков рассердился не на шутку. Вынув свой полицейский билет, он сунул его под нос распоясавшемуся чиновнику и сказал:

— Забыл известить — я из Департамента полиции. Чиновник особых поручений. Особых — понятно? Занимаюсь поиском маньяка, убившего в Варнавине четырех детей.

— Ну и что?

— А то, что если вы сейчас не оторвете задницу от стула и не дадите мне необходимые для следствия материалы, я вас в такую глушь укатаю! Северных оленей будете инспектировать! В Зашиверске[68]. С Департаментом полиции шутить вздумали? Я вам пошучу!

Тихомандрицкий вскочил как ошпаренный, но сыщика уже понесло:

— Я приехал в такую глушь по личному распоряжению министра внутренних дел графа Толстого. Вы еще не забыли его нрав, когда он состоял вашим министром?[69]

— Никак нет, не забыл!

— Да уж, такой нрав не забудешь. В городе убийства, а вы препятствуете следствию. От чая вас оторвали… Граф не преминет доложить об этом его императорскому величеству. Страшно даже представить его реакцию!

— Но вы же не объяснили…

— А вы полагаете, начальник уездной полиции просто так пишет такие бумаги? От нечего делать? Идет розыск опаснейшего преступника. Все, кто посмеет мешать власти в отправлении ею обязанностей по охране порядка, будут привлечены к ответственности. Невзирая на чины. С властью не шутят!

— Извините, господин Лыков, я не представлял, что дело столь серьезно! Прошу меня извинить, я отношусь к обязанностям власти с полным уважением! И… я сейчас же отдам необходимые распоряжения! Куда прикажете доставить запрашиваемые сочинения?

— В дом Нефедьевых. И учтите: по итогам следствия в столице будут приняты решения по кадру местного руководства. Во всех сферах управления! Не шутите с огнем.

Через четверть часа сторож училища на тележке привез сочинения выпускников на Дворянскую. Алексей быстро разыскал среди них произведение Ивана Селиванова. Да, одна рука! Приложив находку к записке, которой выманили Титуса, сыщик спрятал улики в карман сюртука и задумался. Идти прямо сейчас брать Ваню Модного было слишком рано. Хотя бы полдня он должен порыться в сочинениях, иначе умный человек догадается, что это инсценировка. И так все шито белыми нитками. Тот же Бекорюков запросто может спросить: а почему именно сочинения выпускников училища? Почему, если имеется образец почерка, вы, Алексей Николаевич, не отправились с ним, например, к уездному нотариусу? Вот кто главный знаток почерков. Что ответить на это? Штабс-ромистр не глуп и может догадаться, что кто-то заранее указал Лыкову на Ваню. И тогда Форосков попадет под подозрение. Нет, надо прямо сейчас на виду у всех сходить к стряпчему. А потом до вечера засесть дома, будто бы просматривая сочинения.

Коллежский асессор так и сделал. Вернувшись от нотариуса — тот руки, конечно, не опознал, — обложился в кабинете бумагами, придав комнате деловой вид (вдруг кто заглянет?). А сам лег на диван с «Графом де Монте-Кристо» и погрузился в чтение.

Так прошел день. Маскировка пригодилась: в четыре часа появился Бекорюков. Он позвал Алексея на допрос Челдона: после общения с надзирателем Щукиным тот согласился дать показания…

Лыкову не терпелось послушать бандита, поэтому он прекратил «поиски» и отправился с исправником в тюрьму.

— Только, Галактион Романович, одно условие, — предупредил он штабс-ротмистра. — Я легендированный агент департамента и даже аресты произвожу в гриме. Челдон не должен видеть моего лица.

— Наденем ему мешок на чапельник, — тут же сообразил Бекорюков.

Так и провели допрос. «Иван» сидел с мешком на голове. Лыков писал на листке, что его интересовало, а Бекорюков с Поливановым спрашивали о том у арестованного.

Гаврила Торчков действительно оказался сломлен. Он послушно назвал всех своих подельников. Тут выяснился новый факт. Оказалось, что в починке накрыли не всех бандитов. Ванька Перекрестов, местный уроженец, отлучился на ночь в Варнавин и потому уцелел.

— Щукина ко мне! — распорядился исправник.

Сыскной надзиратель явился через три минуты. Заслышав тяжелые шаги, Челдон вобрал голову в плечи…

— Иван, Перекрестов-то убежал!

— Знаю, ваше благородие. Как среди мертвяков его не обнаружил, понял.

— Бросай все дела и ищи его! А то сбежит из уезда, стервец…

— Слушаюсь!

Допрос продолжился. Бандит рассказал, как они выбирали жертвы, где прятали трупы. В двух местах, за пределами уезда, шайкой были сделаны тайные могилы… Назвал Торчков и барыг, которым сбывал добычу. Среди прочих упомянул владельца постоялого двора в Урене-Трехсвятном и кабатчика в селе Богородском. Было очевидно, что «иван» дает полные признательные показания и ничего не утаивает. Ай да Щукин!

Однако на самый важный для Лыкова вопрос главарь ответил отрицательно. По его словам, людей своих он держал в кулаке. И такой глупости, как немотивированные убийства детей, никогда бы не допустил.