Дело Варнавинского маньяка

Зайдя прямо за спину дезертиру, Алексей как следует его разглядел. Крепкий парень! Плечи налитые, шея тоже что надо. Ну да и не таких брали… Оружия при нем не видать, только если нож в сапоге.

— Эй, Мишка! — окликнул сыщик дезертира. Тот выронил от неожиданности удочку и резко развернулся. Глаза черные, злые. Неужели это тот самый маньяк?

— Ты еще кто такой? — спросил парень, озираясь по сторонам.

— Я? Рыболов. Тухлую рыбу ловлю. Вот навроде тебя…

— Да ты сыщик? По мою душу явился? — ощерился Мишка, глаза его сделались совсем бешеными. — Ну, получи что искал!

И, выхватив из сапога нож, кинулся на Лыкова. Тот мгновенно навел на него револьвер:

— Замри!

Но дезертир и не думал останавливаться, а пер на коллежского асессора, как секач во время гона. Алексей замешкался. Выстрелить в ляжку? Тащи потом этого дурня на себе до пролетки двенадцать верст! Между тем времени на раздумья не было, а биться голыми руками против ножа Лыков не собирался. Поэтому с трех оставшихся шагов он пустил заряд преступнику под правую ключицу. Тот вскрикнул, выронил нож и зашатался. Сыщик шагнул вперед и задвинул Мишке кулаком в ухо. Все.

Послышался треск валежника, и на берег выскочил запыхавшийся Щукин.

— Готово, Иван Иваныч, — успокоил его Лыков. — Просверлил в нем дырку для пользы дела. С ножом на меня попер…

— Живой?

— Еще как живой!

Алексей за бороду приподнял дезертира с земли. Тот скулил и держался за плечо, между пальцами у него лилась кровь.

— Ключица? — сразу успокоился надзиратель. — Хороший выстрел. Самое неопасное место. Сам пусть идет, сволота!

Мишку быстро перевязали, дали хлебнуть водки из баклаги. Тот лязгнул зубами, сделал несколько крупных глотков и постепенно успокоился. Лицо сделалось бледным и отрешенным — парень понял, что попался.

Обыск в шалаше и вокруг него дал важные находки. В дупле сосны лежал револьвер с тремя патронами в барабане. А под корнями вываленной сосны, завернутые в клеенку, обнаружились дамский зонтик с перламутровой ручкой и бурнус со стеклярусом. Щукин, как увидел их, сразу заиграл желваками:

— Ах ты, падаль! То ж дьяконицы вещи!

— Знать не знаю, купил на пароме у незнакомого мужика…

— В селе Баки с месяц назад пропала дьяконица, — пояснил Щукин Алексею. — Пошла за строчками и не вернулась. Это ее зонтик и бурнус.

И повернулся опять к дезертиру:

— Ты, сволочь, у меня сознаешься. Обязательно. И место укажешь, где тело скрыл. И про то, как отроков в Варнавине душил, тоже изложишь.

— Каких таких отроков? Вы че на меня наговариваете? — взвизгнул дезертир.

— Иван Иванович, гляньте-ка сюда, — позвал Лыков сыскного надзирателя. — Вот, в шалаше нашлось. Дьяконица, может, и его рук дело, но детей душил кто-то другой.

— Это почему же?

— Имеется проходной билет на имя мещанина Михаила Иванова Салова. К нему командировочное свидетельство и постатейный список[80], выданные кинешемским воинским начальником. Место службы — 43-й Охотский пехотный полк. Бумаги помечены маем прошлого года.

— Май прошлого года? — не поверил Щукин.

— Да. А наш маньяк убивает детей уже три лета подряд.

22. Похождения Фороскова

Петр пришел в кабак Коммерческого за полчаса до полуночи. Посетителей уже выставляли взашей. Среди последних сыщик заметил нескольких горчишников из шайки Вани Модного. Потеря главаря далась им тяжело: парни остались и без любимого занятия, и без водки. Похоже, хулиганству в Варнавине пришел конец. А как возьмут пяток человек на военную службу, то и совсем тихо станет…

— Глянь-кось, тот заявилси, — толкнул один горчишник другого. — Что Петьку с лавки спихнул.

— Ага! Мазура какая: он тады Ване чевой-то сказал, а Ваня опосля тово и сгинул… Давай ево спросим: не ен ли вожака нашего подвел?

— Давай. Товарищи, все сюды! Мы злыдня споймали!

Из кабака выскочили еще трое хулиганов:

— У, лешов змий! Не иначе, как ен сбедокурил, Ванятку погубил. Тащи ево на свет, щас он нам все обскажет!

Парни попыталисья схватить Фороскова за плечи, но тот вывернулся, извлек револьвер и щелкнул курком:

— Цыц, детишки! Дядя шутить не любит.

Горчишники с горестными криками бросились вдоль по улице в темноту, и сыщик беспрепятственно вошел в кабак.

— Вечер добрый, Нил Калинович. Как вы сказали, пришел ближе к ночи. Уже закрываетесь?

— Да, пора. Опять же, вашей беседе чтоб никто не помешался. Проходите вон в тою комнату.

Форосков шагнул за перегородку. Навстречу ему поднялись двое. Один, лет сорока, с бородавкой на носу, с умными хитрыми глазами, протянул крепкую руку:

— Иосадоат Сергеевич меня крестили. Но можно и Проживной.

— Проживной? Не вы ли в Москве, на Каменщиках[81] удавили черкеса за то, что он на образ харкнул?

— Хм… А от кого, позвольте полюбопытствовать, вы об том слыхали?

— От Болдохи с Замоскворечья.

— Хороший человек, да больно простосерд…

— Верно говорите. Но каким манером, господин Проживной, вы оказались в этом богом забытом городишке?

— Приставлен к нему наблюдать за порядком.

— От Костромы?

— От Москвы. По указу господина Мячева.

— Самого Михаила Ильича? Серьезный мужчина. А это кто с вами?