Дело вдовы Леруж

Поговаривают, что отец следователя скупил более чем на восемьсот тысяч франков прекрасных земель по соседству с безобразным современным замком, в котором он жил. Со стороны матери, урожденной Котвиз-Люксе, он принадлежал к старинному дворянству Пуату, да что там, к одной из лучших, как всем известно, фамилий во Франции.

Когда г-н Дабюрон получил назначение в Париж, его родственные связи тотчас открыли ему двери нескольких аристократических салонов, и он не замедлил расширить круг своих знакомств.

Однако он не обладал ни одним из тех ценных качеств, которые создают основу и обеспечивают успех салонной репутации. Он был холоден, серьезен и даже угрюм на вид, сдержан и к тому же крайне робок. Ему недоставало блеска и легкости; он не отличался находчивостью и часто терялся. Ему было совершенно недоступно милое искусство болтать ни о чем; он не умел ни лгать, ни изящно ввернуть плоский комплимент. Как все живо и глубоко чувствующие люди, он не мог выразить свои впечатления тотчас же. Для этого ему требовалось хорошенько поразмыслить и критически оценить их.

Вместе с тем знакомства с ним искали, но за качества более основательные: благородство чувств, характер, верность. Те, кто узнавал его достаточно близко, вскоре отмечали здравость и глубину его суждений, высказываемых легко и остро. Под его холодноватой наружностью друзья обнаруживали горячее сердце, необычайную чувствительность и почти женственную мягкость. И если в салоне, где находились люди безразличные и пустые, он не был заметен, то в узком кружке друзей он блистал, ободренный сочувственной атмосферой.

Мало-помалу он привык много выезжать, не считая это напрасной тратой времени. Он полагал и, быть может, не без оснований, что представитель судейского сословия не должен все время сидеть взаперти у себя в кабинете в обществе уложений и кодексов. Он думал, что человек, призванный судить других людей, должен их знать, а следовательно, изучать. Внимательный и осторожный наблюдатель, он следил за игрой интересов и страстей вокруг себя, учась распознавать нити, приводящие в движение окружающих его марионеток, и по необходимости управлять ими. Он, если можно так выразиться, деталь за деталью пытался разобрать замысловатый и сложный механизм, именующийся обществом, за исправной работой которого он призван был наблюдать, управляя его пружинами и колесиками.

И вдруг в начале зимы 1860/61 года г-н Дабюрон исчез. Друзья принялись его искать, но нигде не могли найти. Что случилось? Стали расспрашивать, выяснять и узнали, что все вечера он проводит у маркизы д'Арланж. Это вызвало изрядное и вполне естественное удивление.

У вдовствующих особ, собирающихся в салоне принцессы де Сутне, маркиза слыла, вернее, слывет, поскольку и поныне пребывает в добром здравии, весьма старомодной ретроградкой. Безусловно, она являет собой самое необычное наследие, оставленное нам XVIII веком. Как, каким чудесным образом удалось ей сохраниться такой, какой мы ее видим? Тщетно мы будем ломать себе голову над этой загадкой. Никто не удивился бы, если б оказалось, что вчера она была на вечере у королевы, где к неудовольствию Людовика XVI шла чересчур крупная игра и знатные дамы, не скрываясь, напропалую плутовали. Обычаи, язык, привычки и даже туалеты — все сохранила она с тех времен, о которых насочинено столько нелепых выдумок. Один ее внешний вид может поведать о той эпохе куда больше, чем длинная статья в журнале, а из часового разговора с нею удастся почерпнуть не меньше, чем из толстенного тома.

Родилась маркиза в крохотном немецком княжестве, куда ее родители бежали от карающей руки мятежного народа. Она выросла и воспитывалась среди старых эмигрантов в каком-то старинном раззолоченном салоне, напоминавшем кабинет редкостей. Ум ее развивался под шелест допотопных разговоров, воображение питалось разглагольствованиями не убедительнее тех, что высказывали бы глухие, собравшиеся обсудить творения Фелисьена Давида. [7]Там она черпала мысли, которые в современном обществе звучат столь же нелепо, сколь мысли человека, ребенком заключенного в музей ассирийской культуры и проведшего там лет двадцать.

Империя, Реставрация, Июльская монархия, Вторая республика, Вторая империя прошествовали мимо ее окон, которые она не давала себе труда даже открыть. Все, что произошло после 1789 года, она считает недействительным. Для нее это не более, чем ночной кошмар, и она ждет пробуждения. Она на все смотрела и смотрит сквозь волшебные очки, которые продаются у торговцев иллюзиями и через которые видно только то, что хочется видеть, а не то, что есть на самом деле.