Дело всей России

— То, что написано в адресе, отнюдь не сумбур, — отвечал Граббе. — Адрес написан кровью честнейшего сердца. Сумбурно намерение ваше обратиться с адресом к главному виновнику всех народных и государственных бедствий. Что бы ты, Иван Дмитриевич, сказал, ежели бы овцы вздумали обратиться с жалобой на волка, который ест их поедом... к тому же самому волку?

— Ну, положим, не такие уж мы овцы, — проворчал Якушкин без прежней, впрочем, убежденности. Он устал от всего пережитого за последние двое суток, у него начали слипаться глаза. Ему накрыли постель прямо в кабинете на диване. Он спал крепко и долго, к завтраку его не будили.

Часов около десяти утра к нему вошел Фонвизин и, присев у его ног на диван, сказал голосом покаянного:

— А Граббе, пожалуй, прав. Отдадим должное его благоразумию и уничтожим наш адрес.

— Уничтожить не трудно, но все-таки я еще не разоружился, — медленно, с оговорками отступал Якушкин от своего плана.

В тот же день Якушкин и Фонвизин покинули Дорогобуж.

Нынче особенно унылыми и как бы навечно осиротелыми казались поля. Большая часть их была не засеяна по причине голода. В Дорогобужском, как и в других уездах, на дорогах беспрестанно встречались изможденные длительным голоданием взрослые и дети, нищие, инвалиды, солдаты-калеки — люди, всеми брошенные на произвол судьбы. В придорожных канавах кое-где неподвижно лежали люди и порой трудно было понять: отдыхающие это или умершие.

На перекрестке около дорожного креста распрощались. Якушкин поехал в свое сельцо Жуково, Фонвизин — в Москву.

9

...Кое-как добыв себе в Дорогобуже подорожную и заручившись от Фонвизина рекомендательными письмами к влиятельным тульчинцам, Якушкин на дрожках пустился в долгий путь. Его поездка означала начало деятельной подготовки к Московскому съезду. Недавнее сообщение Фонвизина о тульчинских делах дало Якушкину возможность заранее подготовиться к выполнению возложенного на него поручения. У него было ясное и твердое решение по приезде в Тульчин после ознакомления с обстановкой и тамошними людьми встать на защиту позиции крайних. Он желал видеть в числе депутатов на съезде Павла Пестеля, речь которого в защиту республики, произнесенная в начале этого года в Петербурге, врезалась ему в память.

На рассвете Якушкин въехал в опрятный зеленый городок Тульчин. Он остановился на постоялом дворе у богатого еврея. Позавтракав, направился к Бурцову.

Желтоватым цветом лица и широкими скулами полковник Бурцов напоминал калмыка. Якушкина он встретил приветливо.

— Как доехали? У кого остановились?

— Доехал без особых приключений, если не считать встречи с беглыми чугуевскими казаками, которых в кандалах гнали куда-то в Оренбургскую губернию. Остановился у знаменитого здешнего корчемника, — отвечал Якушкин.

— Зачем вам жить у него, когда вы можете расположиться у меня со всеми доступными в нашем городе удобствами? — подивился Бурцов. — Ко мне, ко мне! И никаких отговорок.

Через полчаса Якушкин перебрался на новую квартиру. Бурцов успел побывать в штабе, чтобы отпроситься на весь день у генерала Киселева.

— Все идет прекрасно, Иван Дмитриевич, я в полном вашем распоряжении на весь день, — удовлетворенно сообщил он, воротившись из штаба. — Генерал у нас твердый, но человек порядочный.

— Довольны Киселевым?

— Вполне! Во-первых, сам человек умный, во-вторых, умеет ценить и оборонять от несправедливых нападок умных людей, — с охотой принялся рассказывать Бурцов. — Любит молодежь, но не за ветреность и легкомыслие. Строг по службе, зато со всеми ласков вне службы. Любит за обеденным столом потолковать о политике и других важных материях.

— И разумеется, как начальник старается задавать тон?

— Нет, Киселев вовсе не такой! С теми, кого приблизил к себе, он никогда не бывает начальником в том смысле, как это обыкновенно понимают те, в ком на месте души и ума — одно начальническое рвение. Бывает так, что наш генерал начинает судить криво по вопросам политическим и слышит со всех сторон хор дельных возражений...

— И что же? Ершится? Отбивается? Оглобли гнет?

— Бывает, яростно отбивается, но никогда не переходит на личности. И вот что важно: если не прав, то всякий раз принужден бывает согласиться со своим оппонентом, хотя тот его подчиненный.

— С кем он чаще всего дискутирует? Поди, с Пестелем?

При этом вопросе, заметил Якушкин, острые, вразлет, темные брови собеседника задвигались.

— Не только с Пестелем... Не на Пестеле белый свет клином сошелся, хотя некоторые, особенно из северян, излишне превозносят его, — будто через силу проговорил Бурцов.

— А вы какого мнения о Пестеле?

— Самого доброго, но без всякого боготворения и культа, — громко ответил Бурцов. В голосе его — скрытый надрыв, будто этот вопрос причинил ему боль.

Якушкин сделал простецкий вид.

— А как, по-вашему, генерал Киселев знает или не знает о существовании Тайного общества? — спросил он.

— Думаю, что знает, но смотрит на это сквозь пальцы, — после некоторого раздумья заключил Бурцов. — Поэтому влияние наших членов во всей 2-й армии увеличивается с каждым днем. А как там у вас в Москве и в Петербурге?