Дело Зорге

— Будь с ней поласковей, Герберт, она может обидеться.

— Кто может обидеться?

— Твоя машина, Герберт. Мы, японцы, верим, что любая вещь — живое существо, что у всякого предмета есть душа и, конечно уж, у такой машины. Ведь в ней сохранилось кое-что от каждого, кто ее задумывал и участвовал в ее создании. Автомобиль — порождение разума и рук людей.

— Скажи-ка, Кийоми, а ты сама тоже в это веришь?

— Конечно, ведь это приятно. Вера обогащает жизнь,  мир делает более живым. Попробуй представь себе, что твой автомобиль вполне сознательно защитил тебя, когда рухнул с дороги в море!

Равенсбург не знал, как ему следует реагировать: то ли улыбнуться, то ли сохранить серьезную мину.

— Как тебе сказать… могу, конечно, попытаться представить себе это. Но знаешь, мой «мерседес» так воображает из-за звезды на капоте — еще бы, сам император ездит на такой же машине! Порой даже нагло ворчит: почему и я не происхожу от солнца?

Не заметив, как вздрогнула при его легкомысленных словах Кийоми, он взял ее за руку, и они пошли по крутому деревянному мосту в парк Никко.

Они бывали прежде в Никко, но не вдвоем. Равенсбургу очень хотелось бы взглянуть глазами Кийоми на бескрайние просторы парка и его храмы. Для нее ведь все имело глубокое значение и символику. Иностранцу же оставалось наслаждаться тем, что открывалось его взору, и считать, что внутреннее содержание вполне выражается внешним видом.

Та Япония, которая пока еще сохранялась в этой долине, была Японией семнадцатого века как по духу, так и по форме. Повсюду в храмах, украшенных тонкой резьбой и сверкающих позолотой, курились благовония. Стоя на коленях, молились верующие. Через залы спешили к началу богослужения монахи в белых одеяниях. Паломники бросали свои дары в бронзовые чаши, и удары гонга извещали об этом богов. Белоснежные голуби летали вокруг пагод, другие склевывали корм чуть ли не у самых ног набожных паломников, словно зная, что, как святые птицы, они имеют право на пропитание. Павлин распустил сверкающий хвост, и на его пестром оперении стали видны глаза богов.

— Нам повезло, Кийоми, что сегодня нет туристов. Они бы нам все испортили, носились бы тут взад-вперед. А сейчас мы действительно можем представить себе, что живем в чудесном 1741 году, а не в нашем отвратном 1941-м…

Она с готовностью кивнула.

— Да… в самом деле тут нет ничего, что напоминало бы о сегодняшнем дне.

Равенсбург хотел было сказать, что, к сожалению, никуда не деться от современных мыслей, но решил промолчать, чтобы не портить счастливого настроения Кийоми.

Они шли по широкой, обсаженной гигантскими кипарисами аллее к великолепному храму Иэясу. Белое с золотом сооружение уже виднелось сквозь деревья. Стояла осень, а значит, самое красивое время года в Японии. Цветы и растения уже больше не поражали разнообразием ярких красок, это делали теперь листья деревьев и кустов. Их осенняя расцветка в Японии намного живее и пестрее, чем в Европе. Палитра изменяется от светло-желтого до темно-фиолетового. Пламенеют дубы, всеми оттенками синего играют буки, а листья тополя белы, словно снег. Здесь есть любой цвет, любой мыслимый оттенок. С июля по ноябрь эта картина, созданная природой, постепенно меняется. Каждая неделя являет посетителю иной пейзаж, окружает его другой симфонией красок.

— Кто не знает, — промолвила Кийоми, — тот действительно верит, что здесь все выросло само по себе, что вокруг просто хорошо ухоженный лес. А ведь все тут сделано руками человека. Так было задумано триста лет назад именно в расчете на то, чтобы сегодня это выглядело именно так и не иначе. Даже ветви растут так не от природы. Тридцать, пятьдесят, а может быть, и все сто лет подряд их по-особому связывают и изгибают, чтобы сегодня они выглядели так, как мы их видим.

— А разве это не насилие над их душой?

— Да нет же… их душе это приятно. Ведь даже направление, в котором растет ветвь, имеет определенный смысл. Каждое дерево, которое ты здесь видишь, повествует о себе или выражает какое-либо пожелание. Правда, сейчас лишь немногие способны истолковать это.

— А ты можешь, Кийоми?

— Все — едва ли, — задумчиво ответила она, — но многое.

Как же мало он ее знал! Древняя Япония сидела в ней куда глубже, чем он вначале предполагал. Может быть, она всерьез верила, что у неживых существ есть душа?

— Гуляя по парку, ты видишь то, о чем я даже не подозреваю, — сказал он. В его голосе слышались уважение и нескрываемое восхищение. — Ты читаешь Никко, как книгу. Деревья рассказывают тебе свои жизни, а кустарник желает тебе счастья.

Она не видела в этом ничего особенного.

— Да, примерно так. Здесь даже в ландшафте заключен определенный смысл. Извивы ручьев приветствуют добрых духов. Каждая скала, поросшая мхом, — это одна из наших святых гор. Все имеет смысл, каждый пруд и  островками и окружающими его холмами.

— Они что, тоже творение рук человеческих? В этой долине вообще ничего не оставлено так, как было создано природой?

— Да, ничего, религиозные люди сделали все гораздо красивее, чем природа.