Дельта

– Печальный вывод, – заметил Симеон.

– Мне это открылось в Белой башне. Знаешь, что меня поразило в истории человечества? Оказывается, великие вожди в большинстве своем были кровожадными маньяками. Им и имена-то давали: Иван Грозный, Абдул Проклятый, что считалось чуть ли не их достоинством. Чем они были кровавее, тем усердней перед ними лебезили. Представляешь, какова человеческая глупость?

Симеон покосился на Найла с легкой усмешкой.

– Тогда лучше ли им было оставаться под властью пауков?

– Нет. Как бы ни были люди глупы, им все равно нужна свобода. Только свобода поможет изжить глупость. Они учатся через испытания и ошибки. И ошибок не надо ни бояться, ни запрещать. Надо, чтобы люди думали своей головой и находили выход из положения. Думаешь, им в самом деле лучше быть паучьими рабами? – Симеон временами специально напрашивался на спор.

– Нет. Но ты же сам сказал, что устал смотреть, как люди при твоем появлении бьются лбом о мостовую.

– Да, и это страннейшая человеческая черта. Люди больше всего на свете ратуют за свободу, но стоит ей забрезжить, как сразу пытаются всучить ее какому-нибудь вождю. Всегда ищут кого-то, кому бить поклоны.

– Найл за прошедшие недели не раз над этим задумывался. – Это потому, что каждый человек хочет жить какой-то целью. А поскольку видимого ориентира нет, то свою свободу он стремится отдать кому-то, кто обещает к этой цели привести. Но и без свободы человеку ничуть не легче. Получается, ему надо искать цель внутри себя.

– И как ты собираешься этому научить?

– Не знаю. Рано или поздно я отыщу способ.

– А мне показалось, кому-то не по душе быть правителем? – заметил Симеон с добродушной лукавинкой.

– Не по душе. Это трудная работа. Но кому-то надо ее делать. Кто-то должен показать людям, как обустроить жизнь, и отстроить заново город, и детям дать образование. Пауки пытались изжить из людей разум. Моя задача, думаю, в том, чтобы вживить его снова. Справлюсь с этим – и в правителе не будет надобности.

Симеон твердо покачал головой.

– Правитель нужен всегда. Потому что правитель для людей – это оправдание для них собственной пассивности. А ведь и высокообразованные бывают пассивны. Я не циник.

Но чем больше ты для них делаешь, тем сильнее они тобой восхищаются и пекутся, чтоб тебе жизнь была медом. Им нравится стучать лбом об пол. Почему, считаешь, они хотят поместить твоего отца в мавзолей? Чтобы было на кого молиться, кого почитать.

Найл вздрогнул от такого замечания. Обернувшись, он посмотрел на гроб. Ручки литого золота ярко блестели в первых лучах восходящего солнца. Пустые же глазницы черепа смотрелись безмолвными омутами мрака. Внезапно Найл рассмеялся и встал.

– Да, конечно, ты прав. Было глупо с моей стороны не замечать этого.

Симеон поглядел озадаченно:

– Не замечать чего?

Найл нагнулся и растормошил крайнего из сопровождающих. Это был один из тех, что несли гроб.

– Поднимай остальных. Скажи, чтобы пошли и насобирали побольше хвороста.

Симеон догадался, что у Найла на уме.

– Ты считаешь, это разумно?

– Я в этом уверен. Кроме того, ему бы не спалось спокойно посреди города.

– А что скажет мать?

– Она поймет.

Вайг, разбуженный поднявшейся топотней, сел и протер глаза.

– Что мечемся? Пора трогаться?

– Пока нет. Вставай, надо помочь.

– Ты что задумал?

– Ему место здесь, в этой пустыне, – сказал Найл. – Ты бы в самом деле хотел, чтобы наш отец лежал в мраморном склепе?

Какое-то время Вайг задумчиво смотрел на брата. Наконец, покачал головой.

– Нет. Честно говоря, я всегда был против такой затеи.

Он поднялся на ноги. Братья вместе подняли гроб и опустили на середину костра. Прогоревшие кусты креозота сразу смялись, и гроб просел на жаркие угли. Его окутал сонм красных искр. Эмаль начала вскипать пузырьками, затем занялась огнем. Найл дослал в пламя заодно и крышку гроба. Когда люди возвратились с кустами креозота и сушняком, Найл велел побросать все это в костер. Через десять минут жар поднялся такой, что все невольно подались в сторону. К этому времени гроба уже не было видно среди трескучих извивов пламени.

Глядя, как обращаются в дым и пепел останки отца, Найл безмолвно ликовал. Печаль и огорчение остались в прошлом – извечная цель, не дающая человеку рваться вперед. Яркие языки пламени заставляли мечтать о будущем.

Когда огонь превратился в груду пламенеющих углей, Найл повернулся к Манефону:

– Прикажи людям собирать поклажу. Пора подаваться к дому.