Дельцы.Том I. Книги I-III

— Ну, какъ-же вы, Лизокъ, — спрашивалъ Ѳедоръ Дмитріевичъ, шатая въ ногу съ своимъ юнымъ другомъ — отмахали нынче уроки на славу?

— Не совсѣмъ доволенъ собою, — выговорила она, оттопыривъ нижнюю губку.

— Въ чемъ-же сплоховали?

— Урокъ географіи. Но, право, я не виновата. Здѣсь такъ глупо учатъ. Ахъ, въ Брюссель было гораздо лучше! Я не хочу, какъ попугаи, разсказывать; ну, и по-русски я ошибаюсь. Онъ такой глупый, этотъ учитель. Онъ долженъ понять, что мнѣ трудно, а онъ кричитъ. Какъ онъ смѣетъ кричать на дѣвицу?

— Не смѣетъ, — подтвердилъ Ѳедоръ Дмитріевичъ.

— Я знаю, Эропъ лучше его. Онъ всѣ города выговариваетъ такъ смѣшно. Семинаристъ!

— Ну, вы, Лизокъ, не ругайтесь: я самъ семинаристъ.

— Вы хорошій семинаристъ, а онъ глупый семинаристъ.

— Да вы гдѣ этому слову-то выучились?

— Тамъ.

— То-то «тамъ». Слово-то ругательное. Вы разсудите-ка, Лизокъ. Васъ-бы съ малыхъ лѣтъ засадили въ семинарію. Слѣдъ-ли васъ за это бранить? Виноватъ-ли въ этомъ ребенокъ?

— Нѣтъ.

— Ну, мальчика продержатъ до двадцати лѣтъ въ семинаріи, исковеркаютъ, сдѣлаютъ изъ него урода, а потомъ и тычутъ ему въ носъ: семинаристъ-де, долгогривая порода!

— Ха, ха, ха!..

— Да, вотъ смѣйтесь больше! Коли будете такъ надъ нашимъ братомъ издѣваться, такъ я съ вами не на шутку ссориться стану.

— Не смѣете.

И она начала трясти его за руку, подпрыгивая на ходу.

— Мама получше себя чувствуетъ? — спросилъ онъ.

— Лучше. Только спитъ мало. Это нервы, — добавила она, опять нахмуривъ брови.

— Какіе тутъ нервы, Лизокъ…

— Какіе? Вы не знаете, дто такой нервы?

— Знаю. Только нервами-то блажатъ вѣдь баре, а не такія женщины, какъ ваша мама.

— Нервы у всѣхъ, — выговорила съ убѣжденіемъ дѣвочка и прибавила шагу.

Они повернули въ десятую линію и прошли почти до Малаго проспекта. Лизокъ вставила свою машинку, подходя къ воротамъ деревяннаго дома съ мезониномъ. На крыльцо вбѣжала она первая и также бѣгомъ стала подниматься по довольно крутой лѣсенкѣ въ мезонинъ. На площадкѣ передъ дверью она закричала:

— Семинаристъ! — и съ хохотомъ дернула за звонокъ.

II.

Въ небольшомъ мезонинчпкѣ было три комнаты. Первая, съ перегородкой, служила передней и кухней. На порогѣ этой комнаты вбѣжавшую дѣвочку встрѣтила высокая женщина въ траурѣ, совсѣмъ почти сѣдая, хотя съ нестарымъ еще лицомъ.

— Мама! — вскричала дѣвочка: — я веду Федъ Мичча. Обѣдъ готовъ?

— Готовъ. Снимай свою сумку. Училась хорошо?

— Учитель географіи… уродъ!

— Лиза, какъ это можно!

Но Лиза, поцѣловавши мать, побѣжала въ слѣдующую комнату, которая значилась и столовой, и гостиной. Тамъ накрытъ былъ столъ.

— Надежда Сергѣевна, — слышался въ передней голосъ вошедшаго Ѳедора Дмитріевича: — Лизокъ у насъ совсѣмъ отъ рукъ отбивается.

— А что такое?

— Да, помилуйте, никакого уваженія къ своимъ наставникамъ не имѣетъ. Меня цѣлыхъ три раза семинаристомъ обзывала.

— А вы кто такой? — закричала Лиза, съ шумомъ садясь къ столу. — Мама, давайте обѣдать поскорѣе! Какъ ваша фамилія? — кинула она своему другу.

— Что я вамъ буду повторять? — говорилъ съ хмурою улыбкой Ѳедоръ Дмитріевичъ, садясь также за столъ.

— Вы господинъ Бенескриптовъ; но я васъ все-таки очень люблю и позволяю вамъ носить эту фамилію. Я знаю, что это значитъ по-латыни. Bene — это Men, по-французски; вѣдь такъ?

— Такъ.

— Ну, и скриптовъ, это я тоже понимаю. Это по-французски — écrire, и выходитъ человѣкъ, который хорошо пишетъ. Вы пишете хорошо, и я вамъ позволяю носить эту фамилію!

Лиза болтала и смотрѣла на мать, разливавшую въ эту минуту супъ. Ей хотѣлось втянуть Ѳедора Дмитріевича въ шуточный разговоръ. Онъ это понялъ и готовъ былъ-бы отвѣчать ей въ тонъ, но чувствовалъ, что оно у него не выйдетъ. Онъ взглядывалъ все на лицо Надежды Сергѣевны, имѣвшее выжидательное выраженіе.

— Гдѣ побывали, Ѳедоръ Дмитріевичъ? — спросила она.

— Да вотъ по своимъ дѣлишкамъ тоже ходилъ…

— Есть-ли надежда вамъ пристроиться здѣсь?

— Врядъ-ли; да признаться вамъ сказать, Надежда Сергѣевна, мнѣ этотъ Петербургъ совсѣмъ не по душѣ. У меня только и есть близкихъ-то людей, что вы да вотъ Лизокъ. Ну, товарищи нашлись-бы, да изъ нихъ народъ-то вышелъ неподходящій. Зашелъ я тутъ какъ-то въ академію. Натыкаюсь на одного чернеца. Онъ ужь въ регаліяхъ разныхъ, а вмѣстѣ мы съ нимъ въ бурсѣ деревенское толокно ѣли. Изволите-ли видѣть, въ сильные міра сего лѣзетъ, въ архіереи. И разговоръ одинъ: какъ ему карьеру свою поскорѣе сдѣлать… Нѣтъ, мнѣ здѣсь не слѣдъ оставаться. Лучше въ какой-нибудь глуши ребятишекъ учить и быть тамъ на свободѣ.

— Мы васъ не пустимъ! — вскричала Лиза.

— Лѣто-то пробудете здѣсь? — спросила Надежда Сергѣевна.

— Извѣстное дѣло. Надо вотъ и васъ совсѣмъ на ноги поставить.

— Ахъ, Ѳедоръ Дмитріевичъ, вы и такъ за меня хлопочете… Теперь я совсѣмъ оправилась и могу сама ходить, да, кажется, толку-то немного будетъ изъ этого хожденія.

— Дайте срокъ, Надежда Сергѣевна.

Лиза оглянула ихъ обоихъ, и въ глазахъ ея промелькнуло безпокойство за мать.

— Вы отъ меня скрываете, кажется, горькую истину? — сказала Надежда Сергѣевна, глядя съ тихою улыбкой на Бенескриптова.