Демагог и лэди Файр

Он набил свою глиняную трубку табаком, который он предварительно растер руками, и, заявив, что у него множество спешных дел, ушел, оставив молодых людей одних. «Множество дел» впрочем заключалось в посещении некоей харчевни на берегу Темзы, где капитан и провел остальную часть вечера в кругу двоих старых товарищей. Он рассказывал им, пересыпая свою речь обычным сквернословием, о блестящей судьбе, ожидающей его дочь.

— Не грусти, Лиззи, — сказал Годдар, когда девушка, молча, начала убирать со стола. — Не нужно обращать внимания на то, что говорит твой отец.

— Мне было так стыдно, — прошептала Лиззи. — Я не знала, куда деваться! С тех пор как ты поехал в Бирмингем, он все время говорит мне, что ты меня бросишь. Он совсем замучил меня!

Детские голубые глаза наполнились слезами. Годдар утешал ее, как мог.

— Ну, ну, не плачь, — сказал он, гладя ее по плечу своей огромной рукой, — оглашение будет в следующее воскресенье. Как я сказал, так и будет! Эти три недели скоро пройдут, и мы начнем новую жизнь. Оставь пока посуду — давай, поговорим.

Они сели у огня рядом и начался разговор о ближайшем будущем. Молодые люди решили поселиться в наемной квартире, пока не найдут подходящего дома. Они обсуждали размер дома, вопрос об обстановке, о прислуге и слово за словом подошли к делам и нуждам текущего момента. Годдар вынул бумажник и отсчитал ей шесть новеньких хрустящих банкнотов, для покупки приданого. Лиззи не могла придти в себя от восхищения и изумления.

— Все это — для меня? — прошептала она благоговейно.

— Да, и еще столько же, если ты захочешь. Я собираюсь сделать себе новую экипировку. Почему не сделать и тебе?

— О, Дан! — вырвалось у нее внезапно и она обвила его шею руками. — Раньше я не совсем ясно знала, люблю ли тебя. Но теперь я знаю это, Дан!

Последовал перерыв, во время которого будущее было временно забыто.

— А я-то все тревожилась, как мне сделать подвенечное платье. Целыми часами мы говорили об этом с Эмми. Зато теперь у меня будет прелесть, что за платье! Из белого атласа, с длинным, длинным трэном [3]. Я видела вчера такое в модном журнале — о, какая красота!

— Я думаю, не будь у тебя такого платья, тебе, пожалуй, покажется, что ты вовсе и не венчалась, — сказал он с улыбкой, но, уловив тень смущения на ее лице, засмеялся и поцеловал ее.

— Ты поедешь в церковь в карете, четверкой, и, если хочешь, хвосты и гривы лошадей будут разукрашены флер д’оранжем.

Она поняла, что он добродушно подтрунивает над ней, и тоже засмеялась, но довольно сдержанно. Подвенечное платье было главной частью церемонии и подшучивать над ним ей казалось в некотором роде кощунством.

Продолжая эту увлекательную беседу, Лиззи снова принялась убирать со стола и, с помощью Даниэля, перемыла всю посуду в кухне.

— Ты подумай только! У меня будет прислуга, которая все это будет делать за меня, — весело сказала она.

То обстоятельство, что она получила деньги на приданое, совершенно неожиданным образом повлияло на слабохарактерную девушку. Перемена судьбы уже не тревожила и не пугала ее. Перемена эта сказалась в приятной и вполне определенной форме. Поразившая ее мысль о том, какое количество нарядов могут доставить эти хрустящие бумажки, подавила у Лиззи деликатное чувство застенчивости и она легко приняла подарок. Вслед за первым порывом восторга и детским выражением благодарности Лиззи охватило новое чувство — сознание собственной значительности. У нее будут умопомрачительные платья! — Она почувствовала себя, благодаря этой мысли, вознесенной на высоту, откуда можно, пожалуй, смотреть на Даниэля сверху вниз… И в душе ее не было ни робости, ни застенчивости.

Они вернулись в гостиную, неуютную маленькую комнату с дешевой рыночной мебелью, вязаными салфетками, пестрыми дорожками на полу и восковыми цветами на камине. Лиззи уселась в отцовское кресло, ее руки лениво лежали на коленях. Она все время думала о необыкновенных нарядах. Годдар облокотился о стол, откинул волосы со лба и серьезно посмотрел на нее.

— Знаешь, Лиззи, — сказал он. — В нашей жизни не все будут одни удовольствия. В мастерской, правда, я больше работать не буду, но я все же собираюсь работать, далее, пожалуй, больше, чем теперь.

— Это к чему же? Ведь тебе зарабатывать больше уже не надо? — изумленно спросила Лиззи.

Она ненавидела труд и презирала тех, кто любил работать, и не видела никакого смысла в труде ради самого труда.