Демидов кедр

Крупные, вершковые шишки осыпали могучие кедры от макушек до самого низу — палкой можно было сбивать, — и все от мала до велика стали собираться в Вагино на щедрый промысел. Семьями, артелями, которые сколачивали из близких родственников.

У Евсея Кузьмича родственников не было, со своим хозяином Степаном Брындиным он только что рассчитался и потому призадумался не на шутку: что делать?

Выручил его приятель — одногодка Емелька Шохин, такой же здоровяк и неустанный работяга, как Евсей. И такой же одинокий горемыка. Великим постом похоронил он на Котырской заимке отца и теперь мотался по соседним деревням в поисках случайного заработка.

— Слушай, а чего ты нос повесил, — сказал он, встретившись как-то с Евсеем. — Твоя пара рук да моя — считай, дюжина. Вот тебе и артель.

Собрались. Разыскали деляну подальше от людей да поглуше, сделали добрый байдон, вальки и рубила наладили, шалаш слепили — и за дело.

Как-то, поднявшись до зорьки и наскоро перекусив, сидели они за своими рубилами, давя брызгающие, как соком, орехами ядреные шишки, и услышали рядом стук колотушки по сучьям.

— От! — покосился Емелька. — Кто-то явился, едри его! Пойдем, посмотрим на охламона.

Поднялись, шагнули в кедрач и увидели на поляне запряженную в телегу лошадь, а чуть поодаль молодого татарина, который, цепляясь за сучья, спускался с высокого кедра.

— Здорово, мужик! — крикнул Емелька. — Кто такой и откуда?

Невысокого ростика, щупленький, татарин конфузливо, будто девка, прикрыл ладонью распластанную на коленке штанину, улыбнулся доверчиво:

— Я — Шайхула Юсупов из деревни Ерзовка.

— Тоже орешки готовишь?

— Дак надо. Первый день вот приехал.

— Знамо, что первый. Раньше не слыхали тут такого. Услыхали бы, сразу прогнали… Ты, это самое, собирай сбитое да вали отсюда подальше.

— Куда вали? Почему вали? — татарин совсем растерялся и часто-часто моргал глазами.

— Потому что это наша деляна!

— А-а-а…

— Да брось ты, — махнул рукой Евсей Емельяну. — Много ли он возьмет один без байдона, по кедрам лазаючи, хоть и с конем.

— А я не один, — промолвил татарин, почувствовав в Евсее поддержку. — У меня вон помощник.

Евсей обернулся и только теперь увидел поодаль сидящего на корточках подростка в откинутом на затылок накомарнике. Подросток как собирал, видать, шишки, так и застыл, услышав чужих.

Евсею почему-то стало жалко его. Он шагнул к нему и со словами: «А ты чо примолк, сверчок?» — тронул за плечо. Тронул и тут же отдернул руку, будто обжегся.

Подросток резко вскинул голову и… в Евсея полыхнули жаром большущие, черные-пречерные, совсем не мальчишеские, в длинных, слегка загнутых ресницах глаза.

«Батюшки, да это же девка!» — отступил невольно Евсей.

— Зачем пугаешь сестру? — тихо сказал татарин. — Прогонять прогоняй, но пугать не надо.

Евсей молчал. Молчал и Емельян, глядя на ствол кедра, за который, вскрикнув, юркнула молоденькая татарка, потом как-то криво, невзаправдошно усмехнулся и проговорил:

— Никто никого не прогоняет. Пошутили мы. Бейте на здоровье. Лес, он ведь божеский, общий, — и первым шагнул с поляны.

Весь день работали молча. А на другое утро, когда снова послышался стук колотушки на татарской делянке, Емельян вроде по нужде подался в кедрач и пробыл там долгонько. То же случилось и на третий день, и на четвертый.

Однажды они сидели у костерка, дожидаясь, когда поспеет обеденный чай.

— А Шайхула парень — во! — вдруг сказал Емельян. — Тоже, как и мы, сирота. Вдвоем с сестрой живет. Кроме коня да избы — шаром покати… Слушай, давай примем их в свою артель, а! Вчетвером-то мы да при коне столько нагребем, что все ахнут. Будем бить да возить, а ошелушим зимой.

Оказывается, Емельян уже обо всем договорился с Шайхулой, и тот наутро подъехал к их балагану, как к своему.

— Здравствуй, ребята! С чего начинать будем?

Он и в самом деле оказался парнем что надо. Разговорчивым, веселым, сметливым. Через два-три дня Евсею казалось, что он знает Шайхулу всю жизнь и всю жизнь они ладят, как братья.

Неутомимой в работе была и Рахима, как звали сестру Шайхулы. И собирала, и таскала шишки наравне с мужиками, и, кроме того, варево три раза в день готовила. Но привыкнуть к чужим мужикам не могла и была пугливой, как белка. Глянет коротко большими глазищами в пушистых ресницах, обожжет, как пламенем, сама вспыхнет и отвернется, затаится, ровно и нету ее.

Как-то Емельян с Шайхулой отлучились ненадолго, и Евсей решил побаловать с Рахимой. Подкрался сзади, облапал, тиснул в ладонях маленькие упругие груди, и Рахима так хватанула зубами Евсееву руку, что кровь струей плеснула из ранки.

«Вот недотрога!» — подумал он и хотел было Емельяна предупредить, чтобы не вздумал приставать к Рахиме.

Хорошо, что не ляпнул.

В один из вечеров отвозили они с Шайхулой шишки в Ерзовку. Вернулись поздно. Не доезжая до стана с полверсты, Шайхула остановился на поляне, чтобы покосить коню свежей травы, а Евсей взвалил на плечо мешок с ржаными буханками и пошел на краснеющий в темноте огонек костра. А подошел к стану, так и уронил мешок наземь…