Демидовы

— Серебро плавить можешь?

— Покажи медь! — глядя на Демидова волком, сказал мастер.

Литейщика свели в избушку, показали голубоватую медь. Он долго ворочал ее, глядел; засиял весь:

— Будет, хозяин, серебро…

С делом не мешкали; лохматый старик хлопотал у домницы. Акинфий и Щука помогали ему. Старик, как кот, неслышно ходил у домницы, зорко поглядывал на пламя. Говорил мало. У домницы плыла жарынь, на лбу Демидова выступил крупный пот. Старик торопил:

— Эй, што рот раззявил, подкидывай уголь!

Демидов покорно в коробе подтаскивал к домнице уголь. Мастер по привычке чесал ногу об ногу, глаза по-кошачьи глядели на огонь в домнице, а сам шептал сухими губами, седая борода колыхалась:

— Серебришко-золотишко…

Туман на озере растаял; в темной воде сверкали гаснущие звезды. Мастер не знал ни сна, ни покоя: поглотила работа.

Серебро наконец выплавили. Старик отлил слиток, положил перед Демидовым:

— Все труды наши праведные… Эх, серебришко-золотишко…

Слиток был тяжел, слабо поблескивал; Акинфий не мог оторвать глаз, думал: «Добро серебро, да куда девать?»

Мастер угрюмо уставился в землю:

— Серебро — металл царский; отливать из него рублевики — ой, как гоже! Серебришко-золотишко…

У Демидова замерло сердце; поднял глаза, встретился с воровским взглядом Щуки. Каторжный шевельнул плечами, сказал горько:

— За то клеймен был… Не смущай, хозяин!

Лохматый литейщик не унялся:

— С того серебра рублевики чище царских будут…

Демидов засопел, отвернулся…

На другой день в тихий час, когда погасал закат, Демидов отплыл с острова.

— Мне-то что робить? Поджидать еще медь аль уходить? — угрюмо спросил отъезжавшего хозяина литейщик.

Щуки поблизости не было; Демидов подозвал старика; порылся в кармане, вынул добрый петровский рубль.

— Видишь? — Акинфий подбросил рубль на ладони.

— Вижу! — откликнулся старик, подтянул портки. — Дай-кось огляжу!

Демидов передал серебряный рубль, литейщик оглядел деньгу пытливо, куснул зубом, — у старика зубы еще крепкие и острые, — обрадовался:

— Заправский рупь.

Демидов взял старика за руку, задышал жарко:

— Можешь такой сробить?

Глаза литейщика забегали, он, не спрося у хозяина, заложил рубль за щеку. Нехотя, угрюмо буркнул:

— Буде серебро — буде и рупь. Получше этого сработаю.

Акинфий Демидов отплыл, а сам думал и спрашивал себя: «Неужто пропадать серебру?»

На берегу озера Акинфия Никитича поджидал оседланный конь; Демидов взобрался на него и в темень чащобой тронулся в путь к Невьянску. Всю дорогу его тревожили думы о серебре.

2

Акинфий Демидов загорелся новым делом: стал своим коштом ставить Колыванский завод. Из Невьянска к далеким сибирским рудам потянулись скрипучие обозы: ехали в неизведанный край переводимые невьянские мастеровые и рабочие. Завод строили и копали руду одновременно: рабочих рук не хватало. Акинфий Демидов объехал сибирское земское начальство, задарил, и оно отдало ему всех «нерадивых» в крае людей для отработки подати да снабдило его городовыми казаками.

Сибирь — край обширный, диковинный: руд в нем — горы, дело оттого разрасталось быстро. Пришлось Акинфию Никитичу ехать в Санкт-Питербурх и просить указ о приписке новых подданных.

Сплыл Акинфий Демидов по Каме-реке к устью, там пересел на ходкий струг, что бежал на Казань: мыслил заботливый хозяин учинить попутную поверку своим приказчикам на казанских складах. Над Волгой грело июльское солнце; на берегах горбилась желтая пшеница, ждала серпа. По левобережью необозримой скатертью простирались поемные луга; сверкали косы; пестрели сарафаны да скрипели воза, груженные сеном. По берегу загорелые бурлаки тянули бечеву. Из-за луки влево мелькнули минареты, звонницы, кущи садов; ярко синело небо, и распевали в просторе жаворонки. На горизонте вырастали зубчатые стены казанского кремля. Против Казани на крутояре разлеглось село Услон; там на берегу еще Никита Демидов понастроил амбары для чугуна. Струг замедлил бег, Акинфий сошел на косную, и волгари ударили в весла. В Услоне Демидов отоспался, поел и пошел бродить по селу: отыскивал мельников. Улица села была широка и пыльна; в дорожной пыли купались крикливые воробьи. Акинфий щурился на солнце и думал о Санкт-Питербурхе. Мысли были сытые, ленивые. Приберег он добрых соболей да камень-самоцвет невиданной красы отобрал у кабального. «Поди, порадуется князь Александр Данилыч, — тешился Демидов, — такого соболя и в иноземщине не видали…»