Демиург (СИ)

Annotation

Хьюман Дэми

Хьюман Дэми

Демиург

Демиург

Дверь захлопнулась, и удушающее чувство одиночества хлынуло на меня ледяным потоком, сковало мерзлыми цепями, похитило дыхание.

- Даю вам последний шанс, - сказал на прощание мой друг. - Только один, других уже не будет. Ты лучше меня знаешь, что делать. - Его глаза сияли, но красок различить в них я не мог - так много оттенков там было намешано.

Я ощущал себя младенцем, рожденным раньше срока, вырванным клещами из материнского чрева и выброшенным на холодный свет, в липкую грязь и неприкрытую нищету улиц. "Смотри, - было приказано мне. - Смотри, ибо теперь ты виновен в том, что прозрел". Обхватив лицо руками, я сел в кресло и закрыл глаза, чтобы хоть на несколько мгновений забыться в иллюзии темноты. Но воспоминания последних двух дней, ужасные, гротескные карикатуры настоящего мира, настигли меня и здесь, дав понять, что сбежать от них уже никогда не получится, как бы я ни пытался. По сути, эти два дня и были всей моей жизнью. Всего два дня из двадцати лет... подарок злой иронии. Но никто из ныне живущих - из тех, кто думает, что живет - не может вообразить, как тяжел... насколько колоссально, титанически тяжел для меня груз этих прожитых дней. Еще минуту назад рядом был мой друг - единственный человек, который меня понимал. Нет, он не разделял мою ношу. Он нес свое собственное бремя, которое было в десятки, сотни раз тяжелей. И нес он его ни день и ни два, но большую часть своей жизни. Всего пара минут, кроткий цокот часов, и вот я знаю, что его больше нет.

- Человек носит свое имя, пока жив и здравствует его разум. Жив и здравствует - вместе, и никак не раздельно, - так он учил меня. - Запомни. Твои мозги будут ценней девяти десятков других, пока ты сможешь отличать черное от белого. Многие на это от рождения не способны, поэтому и цена им не больше ведра с дерьмом.

Более всего на свете он ценил свой разум, и вдруг с такой легкостью от него отказался. Сейчас я задавался единственным вопросом: "Почему?" Странное дело, но я так и не удосужился спросить имени моего друга. Эта маленькое упущение вызвало у меня горькую улыбку. Я знал, что само понятие дружбы исказилось у нас обоих, у меня - вчера, и много лет назад - у него. С моей стороны наивно было надеяться, что человек, который, мягко говоря, ненавидел этот мир, мог проникнуться ко мне чем-то большим, чем безразличие. "Он был моим другом. Мне хочется в это верить", - сказал бы я раньше. Но слепая вера - пережиток глупости, поэтому скажу: "Я хочу, чтоб это было так".

Мне никогда не нравились озлобленные люди, которые, пусть редко, но все же встречались в моей жизни. Все они появлялись лишь однажды, и после первой встречи исчезали навсегда. Причина этого теперь мне известна, но речь о другом. Мой друг жил злобой, ел ее на завтрак, обед и ужин, заваривал с нею чай и добавлял дольки ненависти для аромата. Да что там говорить - он и к себе-то относился с пренебрежением потому, что не смог найти дороги лучше той, по которой следовал. Повстречав такого человека в любой из прошлых дней, я бы бросился прочь. Спасаться, бежать, не жалея ног - вот выход. Бежать, сдирая ступни в кровь, в мясо, а, упав, ползти, пока хватает сил, - лишь бы оказаться подальше от этого вихря, разрушительного и саморазрушающего. И я бежал. Но он настиг меня, пробудил ото сна, снял, словно скальпелем, веки, и заставил смотреть на мир. Мир, который он изменил и подчинил себе. Мир, где все видят сны, которые он создал. Мир, войну за который он в одиночку выиграл у толпы, низвергнувшей себя в водоворот глупости, упадка и невежества. Он запер побежденных в одной огромной комнате, законсервировал их в банке, как зараженных смертельным вирусом. Закрыл в надежде, что когда-нибудь ему удастся изобрести лекарство. И тогда все станет таким, каким оно должно быть. Если бы два дня назад я услышал от кого-то подобную речь, то немедля сдал бы его первому же надзорному. Но после знакомства с этим необычным человеком река моих мыслей резко сменила русло и, вообще, устремилась снизу вверх. Я стал всецело доверять своему другу. Доверять, как не доверял никому. Кажется, это называется Стокгольмским синдромом. Однако утверждать не стану - это понятие возникло в моей голове впервые. Интересно, под каким названием оно пряталось в той, прошлой жизни?