Демиургия

– И это я слышу от материалиста, от социалиста, от революционера. Да как же отомстить за меня, если «…Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела…». Узнаешь? – вскричал неожиданно Александр, тут он неожиданно начал говорить голосом металлическим, медленным, четким, проникающим в сердце – узнаешь свою библию, написанную убийцей?! Да как же человек может лишиться родства и дружбы, как заменить может это все бездарным механическим словом «товарищ», до глубины души всякой отзывающей металлом?! Как отказаться от любви и благодарности, если на свете ничего нет лучше, чем любовь и благодарность?! Да что это за страсть такая холодная революционного дела, страсть всепоглощающая, душащая в человеке все святое, все ради чего он создан, ради чего рожден был на этой земле? Для чего, Володя, для чего надо падать, а потом вставать и убивать, убивать, убивать, для чего надо забыть себя, чтобы отдать свой разум и тело на дело революционной борьбы, смысл которой не понимает и тысячная, миллионная часть человечества, а душу, душу отдать на растерзание самому себе, забыть о душе, стать машиной? И ты, революционер, ты можешь мне объяснить для чего? Нет! И это ответ, который также очевиден, как и то, что революция – самое грязное из дел, как и политика, придуманная для освобожденного от всех условностей убийства, которое есть просто бледный всадник, стремглав скачущий на мертвом коне, разрушающем на своем пути, все созданное человеком за жизнь его. Пусть все плохое, но и все хорошее. Да для чего, в конце концов, люди отдают себя на растерзание делу, которое в основе своей имеет разрушение?! Ради идеи, свободы, счастья? Может быть, равенства?! Да нет это всего, и ты сам это знаешь, Володя, так же очевидно, как знаешь и то, дело, которому ты служишь – дело зверское, огненное, убивающее. Надо научиться прощать, Володя. Что, если ты не прав?! – Пока Александр это говорил, его глаза горели, действительно горели огнем, он несколько раз вставал и садился, он нервничал, но все это было настолько странно и необычно, что Владимир слушал его очень внимательно и не обращал внимания на его жесты, до него доносилось содержание слов брата.

– Я прав. – спокойно и тихо ответил Владимир. – Ты ведь тоже был одним из революционеров, народником. Почему ты сейчас так говоришь?

– Знаешь, я видел его там. – Как-то тоже спокойно ответил брат.

– Кого «его» и где «там»?

– Я видел его, на чью жизнь я, покушался, царя я видел, Императора Российскаго, мы говорили с ним, много говорили о смысле бытия, бытия моего, твоего и общего с открытием, невозможность которого понять также очевидна, как и отсутствия смысла в моих действиях тогда, 1 марта, 18 лет назад, когда я, студент, революционер, стремящийся показать миру правду, доказав ее ложью страшной, как… как это было отвратительно. Нельзя понять того, что скрывается за ложью. Ложь не скрывает правду, она уничтожает ее полностью, полностью ведет смысл к погибели. Он, Александр III, он простил меня и товарищей, он лишил себя возможности держать зло на меня, при том, что я и товарищи почти убили его, из-за нас он умер. Такова его воля была, а мы боролись с нею… А он простил.

– Какая же польза от этого прощения, если он простил тебя «там», а не тут? – спросил Владимир брата.

– А ты почем знаешь, какой мир главнее, тот или этот? Ты примитивен и похож на ребенка, не знающего, что за домом, но полагающего, что все действия его в доме наиважнейши и играют первостепенную роль в мироздании.

– Ты странно говоришь, раньше ты не так говорил. – Как-то задумчиво парировал Владимир.

– Раньше я не знал, что есть жизнь…

– Так что? Что есть жизнь? – в глазах живого человека заиграл огонь. Он спрашивал у казненного, что есть жизнь.

– Я не имею права тебе говорить, но ты узнаешь, ты узнаешь, что есть жизнь еще до смерти, учти, очень малой доли людей становится известно это до смерти. Ты таков.

– Что говорили Вы с Александром Романовым обо мне? – спросил Ульянов

– Это неважно для тебя сейчас. Ты узнаешь, потом, просто будь терпелив, но есть то, что я должен тебе сказать.

– Я слушаю, – сказал Владимир. И он действительно слушал своего мертвого брата.