Демократия (сборник)

— Ах! — воскликнул барон, окинув его убийственно ядовитым взглядом, — чему послужит мое толкование? Вы, американцы, считаете себя неподвластными действию всеобщих законов. Вам нет дела до опыта прошлого. Я живу на свете семьдесят пять лет, и всегда — среди коррупции. Я коррумпирован сам, но имею смелость признаться в этом, а вы, американцы, — нет. Рим, Париж, Вена, Петербург, Лондон — все коррумпированы, только Вашингтон — чист! Так вот позволю себе сказать, что за всю свою жизнь не видел страны, где бы так процветала коррупция, как в Соединенных Штатах. У вас даже дети заражены ею и знают, как обманывать. Все ваши большие города — коррумпированы, и ваши городки, и сельские округа, и законодатели штатов, и судьи. Везде мошенничают, обирая государство и частных лиц, крадут деньги и скрываются, очистив общественную казну. Разве что в сенате не берут деньгами. Вы, господа сенаторы, любите трубить о том, что вашим великим Соединенным Штатам, которые есть вершина цивилизованного мира, нечему учиться на примере коррумпированной Европы. Вы правы, совершенно правы! Великим Соединенным Штатам примеры не нужны. Мне искренне жаль, что я не проживу еще сто лет. Если бы мне тогда вновь приехать в Вашингтон, какое огромное удовольствие я бы получил — несравненно большее, чем сейчас. Я всегда получал тьму удовольствия, живя среди коррупции, а mа parole d'honneur![14] — горячо вскричал старик, взмахнув рукой, — по части коррупции Соединенные Штаты оставят далеко позади и Рим при Калигуле, и церковь при папе Льве X, и Францию при Регентстве.

На этом барон закончил свою речь, которую произносил стоя, прямо в лицо сенатору Рэтклифу, сидевшему напротив; он с удовлетворением отметил, что все собравшиеся умолкли и слушали его с глубоким вниманием. Барону, видимо, было в удовольствие злить сенатора, и он с удовлетворением отметил, что сенатор откровенно злится. Бросив на барона разгневанный взгляд, Рэтклиф сказал — скорее, буркнул, — что не видит оснований так толковать его слова. Разговор сразу увял, и все, кроме барона, облегченно вздохнули, когда Сибилла по просьбе Шнейдекупона села за фортепиано и исполнила, как она объявила, гимн. Едва она кончила петь, как Рэтклиф, которого филиппика Якоби, видимо, вывела из себя, сославшись на неотложные дела, поспешил удалиться. Несколько погодя и остальные все разом откланялись; в гостиной остались только Каррингтон и Гор, который, перейдя на место подле Маделины, сразу был вовлечен ею в разговор о предмете, всегда ее занимавшем, а в данный момент гвоздем засевшем у нее в голове.

— Ну и разнес наш барон сенатора, — несколько неуверенно начал Гор. — Интересно, почему Рэтклиф позволил ему так топтать себя?

— А как вы это объясняете? — спросила Маделина. — Скажите мне, мистер Гор — вы, мерило нашей цивилизованности и литературного вкуса, — скажите, прошу вас, как понимать то, что сказал барон? Кому и чему верить? Мистер Рэтклиф, по всей видимости, честный и разумный человек. Разве он способствует коррупции? Он верит в народ или говорит, что верит. Так что же — правду он говорит или лжет?

Гор был достаточно искушен в политике, чтобы не попасться в подобного рода западню. Он уклонился от прямого ответа:

— Мистер Рэтклиф занят практическими делами; его задача — составлять законы и консультировать президента. Исполняет он это отменно. Политика, равного ему в решении практических вопросов, у нас нет, и несправедливо требовать, чтобы он к тому же брал на себя роль борца за правое дело.

— Так! — резко вмешался Каррингтон. — Но незачем ему и мешать такой борьбе. Незачем, проповедуя добро, противодействовать наказанию зла.

— Он осмотрительный политик-практик, — возразил Гор, — и в любой новой политической тактике видит первым делом ее слабые стороны.

— Кто же в таком случае прав? — вновь спросила Маделина со вздохом отчаяния. — Все мы не можем быть правы! Половина людей с умом заявляет, что мир идет прямехонько к своей гибели, другая — что, напротив, совершенствуется с каждым днем. И те и другие не могут быть правы. В моей жизни есть только один вопрос, — продолжала она смеясь, — ответ на который я во что бы то ни стало должна и буду знать. Я должна знать, избрала ли Америка верный путь. И сейчас это для меня сугубо практический вопрос: я должна знать, верить ли мне в мистера Рэтклифа. Если я отвергаю его, все остальное тоже летит за борт, потому что он — лишь представитель системы.

— Отчего же не верить в мистера Рэтклифа, — сказал Гор. — Я сам в него верю и не боюсь это сказать.

Но тут вмешался Каррингтон, в чьих глазах Рэтклиф с некоторых пор олицетворял дух зла, и заметил, что сам мистер Гор, сдается ему, следует и другим путеводным звездам, понадежнее, чем Рэтклиф, меж тем как Маделина с чисто женской проницательностью нанесла удар по слабому месту в броне мистера Гора, спросив напрямик, а верит ли он в ту систему, которую представляет Рэтклиф:

— Вы — лично вы — считаете демократию лучшей формой правления? И считаете, что всеобщее избирательное право увенчалось успехом?