Демон

— Она единственная девушка в Ковене, у кого оказался брат. Связанная родственной связью со мной, великой грешницей. — Она вздохнула. — Странные существа эти люди.

— Они всюду примерно одинаковы.

Сирокко некоторое время молчала. А Робин посетила странная мысль. Где Адам? Сначала его несла Сирокко. Но теперь она несла ее, Робин, а для этого требовались обе руки.

Впрочем, ее это не интересовало. Она действительно доверяла Сирокко.

— Еще Искра была подозрительно высокая. Это не имело значения, когда мы были наверху. Позднее пошли шепотки о действиях, которые лучше не описывать. И была любовь.

— Любовь?

— Она меня любит. В последнее время это не слишком заметно, но она меня любит.

— Я это заметила.

— Она и тебя любит. Только совсем по-другому.

— Я и это заметила.

Сирокко наконец опустила ее. Робин испытывала восхитительную остроту чувств. Она ощущала под босыми ногами мягкую, влажную почву. (Что случилось с ее ботинками? Впрочем, неважно.) В воздухе чувствовались ароматные пары. По спине у Робин бежала струйка пота. Она стояла в темноте и ждала. Голос Сирокко донесся откуда-то спереди:

— Можешь сесть, Робин, и открыть глаза.

Робин так и сделала. Теперь она увидела, что Сирокко стоит перед ней на коленях. Глаза Феи казались глубокими, завораживающими озерцами. Робин взглянула влево и заметила Криса. Тот также стоял на коленях, держа перед собой завернутого в розовое одеяльце Адама. Крис улыбнулся Робин. Затем Сирокко, коснувшись пальцем ее подбородка, повернула голову Робин вперед.

— Не смотри на него. Смотри на меня.

— Хорошо.

— Нужно, чтобы ты пошла еще глубже. Можешь держать глаза открытыми, но не обращай внимания на то, что увидишь. Важен только звук моего голоса.

— Хорошо.

— Насколько ты сейчас глубоко? Робин честно обдумала вопрос.

— Примерно на три фута.

— Пусть будет еще фут.

Робин подчинилась. Глаз она не закрывала. Но все, что она видела, были клубящиеся облака пара. Сирокко уже перед ней не было, но Робин просто не могла разобрать, что перед ней. Затем она почувствовала легкое давление на макушку. Это была рука Сирокко.

— Скажи, Робин, зачем ты оставила Адаму жизнь?

Свой голос Робин услышала словно откуда-то издалека. Ей явилось краткое видение всех их троих, причем сверху: крупный, наполовину мохнатый мужчина; сильная женщина; крошечная, беспомощная, жалкая...

Мысль тут же прервалась.

— Мне приснился сон.

— О чем был этот сон?

— Об Адаме. — Улыбается. Розовый. Крошечные пальчики. Запах ее собственного молока и его мокрых пеленок. — О Габи. — Черная, шелушащаяся. Хрупкая кожа. Вытекший глаз. Сладковатый запах.

— Тебе снилась Габи?

— Она сидела рядом со мной. Помогала его принимать. Подняла его на руках — ужасного, окровавленного. Потом поцеловала меня, и я заплакала.

— Во сне?

— Да. — Робин помрачнела. — Нет. Она выглядела намного лучше. Совсем не обгоревшая.

— Во сне?

— Нет. Да... Не помню, как проснулась. Помню, что сразу после сна опять задремала. Адам сосал грудь.

— Что сказала Габи?

— Сказала, что я должна найти в своем сердце желание его сохранить. Сказала, что мир будет уничтожен. Земля, Ковен... может статься, и Гея. Сказала, Адам очень важен. Я должна была привезти его сюда. Сказала, что Крис его отец. А я в ответ сказала, что два непорочных зачатия — это уже слишком. Она сказала, все это проделала Гея. Гея воспользовалась магией, чтобы... чтобы часть Криса во мне осталась. Крошечные «капсулы времени» — так она их назвала. А потом Габи ушла.

— Исчезла? Робин удивилась:

— Нет, просто вышла за дверь.

Некоторое время Сирокко молчала, но Робин не беспокоилась. Она ждала новых вопросов. Вместо этого давление руки Сирокко на ее макушку исчезло, затем снова вернулось. Но на сей раз это была не ладонь, а сжатый кулак. Касание было легким, но Робин показалось, что она различает своей макушкой все выпуклости и впадины. Послышался тоненький голосок:

— Оставь меня, ты, сука драная.

Робин никогда не слышала, чтобы кто-то так обращался к Сирокко. Еще какое-то время голосок продолжал в том же духе. Робин почувствовала, как кулак напрягается, и голосок перешел на писк.

— Ты, ведро с блевотиной, вот доложу о тебе твоему долбаному начальству. Протрахаю твои большие мохнатые уши, а у меня, между прочим, сифилис. Да что там сифилис! У меня такое, чему еще и названия не придумали. Да я тебе...

Снова сжатие — и еще более пронзительный писк.

— Приказываю тебе говорить, — велела Сирокко. Робин молчала. Почему-то она поняла, что команда адресована не ей.

— Гея будет ссать керосином и срать напалмом, когда услышит...

— Говори!

— Свои права я знаю. И требую АДВОКА-А-ТА! Я требую...

— Го-во-ри!

— А-а-а! А-а! Ладно, ладно, ладно, я буду говорить!

— Есть ли рука Геи на этом ребенке? Приказываю тебе отвечать.

— Не могу, не могу, не знаю... знаю... думаю, может быть...

— Говори!

— Нет, нет, нет! Гея давным-давно ее коснулась. Гея знает, что она здесь. Гея спланировала семью ребенка, но их не касалась. Руки Геи на этом ребенке нет.

И вдруг рука Сирокко также оставила макушку Робин. Та села, чувствуя отчего-то, что громадная тяжесть снята с ее головы.