Последние из его друзей, которые знали его достаточно близко, чтобы разглядеть драму, из-за которой он записался, и догадывались, что «безумный маскарад», возможно, удержал его от самоубийства — последние, кто еще защищал его — смутно надеялись, что, случайно избавившись от испытания, в которое тот сам себя вовлек, он выйдет из него освобожденным.
Россу было приказано покинуть королевскую авиацию.[830]
Ему предложили вступить в ВВС офицером, в любом чине, который он выбрал бы сам.
Он не хотел больше, чтобы ему приходилось отдавать или передавать приказы, он не любил офицеров, и стать офицером для него значило бы снова стать Лоуренсом. Он был связан с ВВС анонимностью. Хотя он много раз считал их дисциплину и саму жизнь нестерпимыми, теперь, после исключения, он писал: «Это самое интересное дело, каким я когда-либо занимался».[831]
Он просил, без особой надежды, чтобы его назначили на какой-нибудь отдаленный аэродром, может быть, в колонию, где комендант знал бы, кто он такой: «Чтобы ко мне относились, как к одному из многих, и я был бы одним из многих».[832] Напрасно. После изнурительной метаморфозы, которой он подверг себя, чтобы стать рядовым Россом, он обнаружил, что теперь не остался ни Россом, ни Лоуренсом, так же, как лишился Аравии и Англии, в той свободе, к которой снова приближалось безумие. Три государственных департамента предложили ему высокие посты; он хотел ничтожных. «Я по горло сыт тем, чтобы меня называли полковником, и я твердо решил не быть больше респектабельным».[833] У него оставалось денег лишь на несколько дней, и он спрашивал себя, что будет, когда он «проест свой мотоцикл».[834] Он вернулся в комнату на Бартон-стрит. Там обитал призрак «Семи столпов»; но первое следствие возрождения его легенды неизбежно заставило его аннулировать подготовленный контракт с издателем Кейпом на издание сокращения его книги. Как и в тот месяц, что предшествовал его зачислению, он неотступно шел по улицам, затерявшись в огромной уличной толпе Лондона, как он хотел затеряться в ВВС.«Я собираюсь, когда заберу свою одежду из заклада, ужинать в Генштабе с Алленби и персоналом штаба. Пугающе торжественно!»[835]
Его спрашивали, чего он хочет. Он отвечал: «Быть смотрителем маяка»,[836]
но думал лишь о том, чтобы вернуться в ВВС. Поскольку это было невозможно прямым путем, он попытался пойти кружным. Некоторые друзья с его «пугающе торжественных» ужинов еще раз помогли ему.Через два месяца после ухода из Фарнборо он завербовался в танковый корпус[837]
под именем Т. Э. Шоу.Глава XXXVIII.
Он обнаружил там ВВС без самолетов. Говорили, что этот «новичок», слишком старый и слишком легкий в весе, чтобы быть нормальным новобранцем, был во время войны майором разведки; но он так отличался от офицеров, вернувшихся в армию рядовыми, что его товарищи оставались заинтригованными. «Расскажите коротко о ваших первых впечатлениях от лагеря» — задали ему тему вступительного сочинения. «Мы прибыли сюда, когда уже стемнело, — написал Шоу, — и у меня не было времени, чтобы осмотреться».[838]
Скоро ему предстояло знакомство с казармами, более современными, чем в авиации, среди песчаных земель Дорсета, усаженных рядами сосен и дубов, зарослями рододендронов, которые уже зацветали. «Через несколько недель, — думал он, — этого хватит, чтобы сделать меня довольным…»[839] На этот раз мотоцикл прибыл вместе с нимНовое имя, новый возраст: никакой предшествующей службы. Ему пришлось снова проходить обучение.[841]
Но рядовые танковых частей не исполняли наряды на работы, и он не нашел таких изнурительных работ, как в Эксбридже. В Бовингтоне офицеры не были отдаленными, призрачными вышестоящими лицами, а были офицерами; это были уже не ВВС, это была армия.Танки привлекали его, но их роль в жизни казармы была ничтожна. Лоуренс выбрал танковый корпус из-за страсти к механике, из-за романтизма, возвращаясь к своим подростковым мечтам о боевых машинах Средних веков, когда испытывал удовольствие, водя бронемашины по пустыне, и уверенность, что танки отныне — решающий после авиации род войск в войне. Он ждал, что снова найдет здесь технические беседы, корпоративный дух и смутное сознание участия в приключении — на сей раз строго военном — которые он знал в королевской авиации. Но танковый корпус в действительности не был корпусом: он не был «еще одной авиацией», но был чередой экипажей.