Демон движения

После нескольких сеансов ученый пришел к выводу, что племянница пробста является выдающимся медиумом для явлений материализации. В течение сеансов, которые они проводили едва ли не ежедневно, проявлялись настолько удачные феномены, что у Проня не хватало слов для выражения своей признательности.

Воодушевленный необычайной удачей, он привез специальный фотоаппарат для моментальных снимков с магниевой вспышкой и начал фиксировать на пластинах галереи фантомов и призраков, показывавшихся в присутствии пани Хелены. Своей выразительностью привидения были обязаны бурному выделению астральной материи из тела медиума, которая вследствие этого сильно теряла в весе во время опытов. Бывали даже мгновения, когда фигура погруженной в транс девушки рассеивалась на глазах у магнетизера, бледнея и словно развеиваясь в пространстве. Тогда он, обеспокоенный, останавливал дальнейшее развитие явления и с помощью обратных вытаскивающих движений возвращал спящую в состояние бодрствования. Ксендз в таких процедурах не участвовал, явственно избегая близкого контакта с этим делом. Он бы даже откровенно сопротивлялся этим экспериментам, если бы не пылкое

- 408 -

желание Хелены, прихотям которой он всегда безропотно уступал. Поэтому он лишь издали следил за ходом опытов, довольствуясь реляциями Проня.

Вскоре, помимо материализации, у медиума проявились психометрические способности. Пани Хелена не только читала запечатанные в конверт письма и отгадывала, какие предметы спрятаны в деревянной или металлической шкатулке, но еще и умела прозревать прошлое, чтобы рассказать их историю; достаточно было во время транса всего лишь приложить эти предметы ко лбу или к сердцу медиума.

Молодой ученый неопровержимо убедился в ее добросовестности, исследуя историю старой книги минувшего столетия, которую возил с собой в дорожной библиотечке. Хелена не только назвала фамилии всех ее предыдущих владельцев, но и попутно рассказала весьма занимательную историю, связанную с жизнью блаженной памяти пани 3., у которой Пронь приобрел эту книгу. Сведения, почерпнутые ученым у родственников умершей, в мельчайших подробностях подтверждали ее удивительную историю.

С тех пор музей чистилищных душ приобрел в глазах молодого оккультиста еще более глубокое значение; знаки, которые Хелена признавала аутентичными, оказались первоклассными документами, с которыми надо было серьезно считаться.

В течение трех недель он подверг «психометрической ревизии» почти все коллекции пробста, чтобы убедиться, что мнение медиума, высказанное о них годы назад, ничуть не изменилось; стигматов сомнительной ценности или явно фальшивых все равно оставалось немало.

Самое пристальное внимание Пронь обратил на «прекраснейший» музейный экспонат, который находился во втором зале. Он действительно заслуживал этого, как благодаря своему внешнему виду, так и происхождению. Этот экспонат имел прямое отношение к основателю музея, будучи связан с ним наитеснейшим, можно сказать, родственным образом. Самим своим появлением музей был обязан ему.

Это была та самая странная картина, копию которой Пронь осматривал в костеле на правом крыле алтаря.

- 409 -

На узком куске белого шелка почти в метр длиной виднелся эскиз человеческой фигуры, выполненный словно углем или кистью, опущенной в сажу. Рисунок с немного размытыми контурами походил на портрет какого-то высшего иерарха Церкви. Так, по крайней мере, можно было предположить при виде длинного ниспадающего одеяния, наподобие пелерины, наброшенной на плечи, и головного убора, напоминающего митру. Профиль был весьма запоминающимся: острые черты, выразительные, как на посмертных масках сыновей Древнего Рима, орлиный нос, хищный глаз, мрачное выражение лица. В правой руке он, казалось, держал епископский посох, левую вытянул прямо перед собой, словно защищался от чего-то угрожающего.

Было в этой фигуре что-то дьявольское, нечто такое, что дышало сатанинской злобой и вместе с тем пробуждало милосердие и сострадание.

Так выглядел первый музейный экспонат ксендза Лончевского, который он назвал «епископом».

Историю происхождения жуткого портрета пробст поведал Проню в костеле после окончания вечерни, когда последние верующие тихо вышли из храма. Усевшись вместе с гостем на одной из скамеек бокового нефа, старец рассказал следующее:

— Было это в тысяча восемьсот семидесятом году, то есть сорок два года назад, в марте, в мясопустную среду, во время сорокачасовой службы, которую я внедрил у себя по римскому способу. Я был один в пустом костеле в поздний полночный час. Передо мной в ореоле света сияло Святое Причастие, сверкал в мерцании свечей большой алтарь, украшенный атласными шарфами и лентами; позади меня на середине храма отбрасывала красные отблески неугасимая лампада. Тишину прерывал разве что шепот моих уст или скворчание догорающих лампадок... Опустившись на колени, низко склонившись и оперев голову на ступени большого алтаря, я горячо молился за души ушедших...