Демон Максвелла

Он поставил свою подставку, глотнул кофе и снова поднял ее.

— Вот так-то, сэр!

— Желаю вам успеха, — откликнулся я.

— И тебе того же. Плевать я хотел. Я даже похудел здесь. Познакомился с хорошими ребятами...

В помещение заходит молодой чернокожий заключенный и передает ему клочок бумаги с записанными на нем цифрами.

— Надеюсь, я разберу твой почерк,— замечает старик.

— Я специально написал покрупнее. Не забудь, папаша. Позвони ей, как только окажешься рядом с телефоном, и скажи, что ее Песик все еще подтявкивает.

— Ладно-ладно, обязательно.

— Спасибо, папаша. Удачи тебе.

Как только пацан выходит, старик рвет бумажку и бросает обрывки в писсуар.

— Несчастный бродяга. Как видишь, придурков здесь тоже предостаточно. — Он снова ставит свой ящик и начинает на ходу потирать руки. — Вечер еще только начинается. Главное — успеть на автобус. Сколько сейчас времени?

— На моих ровно двенадцать. За мной должны приехать, так что мы можем вас подкинуть.

— Премного благодарен. Ровно двенадцать? Ну и наплевать. Все равно у нас ничего нет, кроме времени. Так за что, ты говоришь, тебя посадили?

— Хранение и разведение.

— Стыд и срам — за какую-то траву, подаренную нам Господом! Если бы Он не хотел, чтобы она росла, Он бы не дал нам ее семян. И сколько они тебе дали?

— Полгода тюрьмы, пятьсот долларов штрафа и еще три года условно.

— Вот сволочи.

— Но я уже свое отсидел.

— Догадываюсь. Только время... — он снова отхлебывает остывший кофе, — и... я готов.

Он ставит чашку на скамейку и снова поднимает свой ящик.

— Франклин! — доносится до нас голос. — Уильям О.

— Готов, начальник! Уже иду!

Я остаюсь один и допиваю остатки кофе из его чашки. С трубы свисает пластиковый мешок, в котором хранился его костюм, на полу валяется синий комбинезон. Одежда для призраков. Я тоже готов. Все документы заполнены.

— Дебори! Девлин И.

— Иду!

Блокноты мне так и не вернули.

Дебоширка Джун

...ее всегда приглашали на всякие мероприятия. Она появилась утром вместе со своим стариком по имени Хьюб, который, как выяснилось, сидел вместе со мной в тюрьме. Знаменит тем, что растянул двухмесячный срок, полученный за нарушение порядка, на два года, так как отказывался от каких бы то ни было сделок с властью. Гордится своей репутацией и клянется, что с насилием покончено — никаких потасовок, никакой выпивки.

Джун привезла его рано утром из Калифорнии к нам на ферму, полагая, что мы сможем оказать на него умиротворяющее воздействие. Ее «нова» заглохла на дороге перед самым поворотом к дому. И оба, запинаясь, принялись что-то бормотать в свое оправдание. Лицо Джун заливала краска, огромные татуированные руки Хьюба мяли друг друга, как мастифы на ринге.

Мы поговорили о ранних заморозках и несозревших помидорах, некоторые из которых дозревают на подоконниках, если туда падает солнце. Я посоветовал им воспользоваться нашей машиной и салазками, чтобы стащить их тачку с дороги. И они двинулись прочь — Джун впереди, с сумкой, при каждом шаге ударявшейся о ее угловатые колени. Я почему-то вспомнил Стейнбека, тридцатые годы и написанные от руки объявления, которые приклеены ко всем кассовым аппаратам окрути: «Чеки обналичиваются только на стоимость покупки!»

У посеребренного изморозью поля останавливается первый школьный автобус, и из него выходит Калеб, прямо напротив того места, где впритык стоят наши с Хьюбом драндулеты. Дети в окнах показывают пацифистские знаки, вероятно реагируя на внешность Джун.

Мимо проезжает сосед — тот, который богатенький, с состоятельными родственниками и ранчо вместо фермы. Он сидит за рулем новенького темно-бордового «мустанга».

Раздается лязг металла, и я слышу, как машины заворачивают на дорожку, ведущую к дому.

Калеб приносит почту — счета, рекламные бюллетени и книгу в твердом переплете «Любовь к родине», написанную каким-то знаменитым подвижником, имя которого мне ничего не говорит. Сомневаюсь, что кто-нибудь может научить меня любить родину.

Солнечные лучи просачиваются сквозь сентябрьскую дымку, освещая оживленную деятельность. Откуда-то сверху доносится шум пролетающего самолета, и пшеничные зерна наливаются золотом.

Потом прибывает следующий автобус со старшеклассниками, из которого выходят Квистон и Шерри. Калеб бежит им навстречу, размахивая над головой золотым колоском:

— А вы еще не знаете, к нам приехала Джун со своим Громилой!

День матери, 1969 год

Квистон

Она вышла из леса, и теперь, я думаю, ее надо как-то назвать.

Папа тоже размышляет над этим.

Это — девочка, и мне кажется, ей подошло бы имя Фалина. Шерри говорит: «Класссно!»