Демон Максвелла

Когда бьет озноб коленки
И вода из труб нейдет,
Доставайте, братцы, грелки,
Потому что всюду лед.

Будем вкусности готовить,

Чтобы дом благоухал,
Ну а кто намерен спорить,
Тот — бессовестный нахал.

ЛЮБИТЕ СВОИХ ВОДОПЛАВАЮЩИХ ДРУЗЕЙ

— ибо, возможно, у них есть дети.

Летнее солнцестояние. Воскресенье. Я сижу в своем кабинете. Парящая ласточка наблюдает за тем, как я печатаю. В стене деловито жужжит земляная оса.

День провели за рыбалкой. Вчера вечером на поезде приехал полковник Вайнштейн со своим сыном от первой жены, ровесником Калеба. И на рассвете мы вчетвером отправились в Вилламет, потом вверх по Лососевому ручью, где мне удалось найти одно из любимых отцовских мест — среди колючих кустарников, где берега поднимаются вверх поросшими мхом скалами. Прохладная иссиня-зеленая заводь напоминает крытый сукном дорогой бильярдный стол, на котором можно сделать любой удар.

Пока мы с полковником распиваем бутылочку каберне и беседуем о Хемингуэе, мальчики успевают вытащить около двух дюжин форелей. Я рассказываю полковнику о посте, который я поклялся соблюдать в течение шести месяцев, воздерживаясь от секса и телевидения.

— Думаю, к зимнему солнцестоянию мои верхние и нижние чакры полностью очистятся.

— А средние?

— Это для меня слишком сложно. Боюсь перегрузиться. Смотри-ка! Сэм еще одну вытащил. Для первого раза у него здорово получается.

— Это твой Калеб хорошо ему все объясняет. Кстати, о погружении. Знаешь, что нужно, чтобы сделать киту обрезание?

— Ну?

— Всего лишь четыре аквалангиста.

Тридцать форелей. Мы успеваем вовремя вернуться, чтобы заморозить их и отдать полковнику: они в тот же день уезжают обратно к себе на юг. Вернувшись со станции, я застаю Дороти Джеймс по прозвищу Микроточка — из-за того, что она ездит на раскрашенном микробусе «фольксваген». Она привезла немного снежка и свою рыжеволосую созревшую четырнадцатилетнюю дочь в шортах и мужской рубашке с поднятым воротником. Девица стоит, прислонившись к автобусу, а ее мамаша, жуя жвачку, поднимается ко мне.

Точка раскуривает со мной пару косяков, а потом я предлагаю показать ей окрестности. По дороге на пруд к нам присоединяется ее дочь, которая уже сменила рубаху на синий топик. И теперь, пока я рассказываю ее матери о ферме, она липнет ко мне с другой стороны. Краем глаза я замечаю, что ее тело вылезает из топика, как веснушчатая зубная паста.

У пруда я обеих знакомлю с Квистоном, который охотится на окуней и все еще дуется, что его не взяли с собой на рыбалку. Однако вид рыжих волос и сжатого топиком тела заставляет его забыть обо всем, и он тут же спрашивает, не хочет ли она забросить удочку, так как в камышах возится огромная рыбина. Однако Рыжая, не отвечая, устремляется успокаивать с полдюжины возбужденных крякв, показывая всем своим видом, что ее не интересуют ровесники и рыбы, какого бы размера они ни были.

— Она довольно продвинутая девочка, — извиняющимся тоном объясняет мне Микроточка. — К тому же она уже почти год принимает лекарства.

Квис возвращается к своему окуню, Точка идет надоедать Бетси в сад, а я снова поднимаюсь наверх. За мной наблюдает сидящая на проводе ласточка. Квистон и Калеб вместе со Стюартом отправляются через поле встречать сына Олафа Бутча. Солнце близится к завершению своего самого длинного рабочего дня в году.

Девочка возвращается к микроавтобусу, улыбаясь мне, достает спальник и книжку Анаис Нин.

— Ты не возражаешь, если я устроюсь около вашего пруда? Я люблю спать под звездами, а потом, может, мне захочется искупаться на заходе солнца. Понимаешь, о чем я?

— Еще бы, — отвечаю я. — Устраивайся где хочешь и купайся в чем мать родила — да за ради Бога. Я не возражаю.

Ласточка срывается с места. Оса прерывает свое занятие и вылетает наружу, чтобы окинуть взором поле деятельности. Бетси с Точкой уходят в дом готовить сладкий горошек. Солнце движется к Горе Нибо. И я решаю обойти ферму, покормить уток и проверить, что делается у пруда, чтобы предотвратить возможные вечерние неприятности.

Обхватив колени руками, она сидит на берегу и смотрит на уток, которые в свою очередь смотрят на нее. Она улыбается. Я бросаю уткам корм. Те с криками на него бросаются.

— Пшено? — спрашивает она.

— Шелушеный рис, — отвечаю я. — Какие-то вегетарианцы, которые жили у нас, оставили нам целых два мешка. Они только этим и питались.

— И им нравилось?

— Не думаю. Их было около дюжины. Я имею в виду уток, а не вегетарианцев. Но шестеро куда-то делись. Мы думаем, это лиса.

— Плохо.

— Таков закон природы, — отвечаю я. — Одни уничтожают других.

— Все равно жалко. Бедняжки...

— Да.