Демон Сократа

Газик послушно проскакивал мост через реку Чаган-Узун и устремлялся к далекому неровному силуэту Северо-Чуйского хребта. Если подняться на две тысячи метров, задохнешься от медового запаха эдельвейсов. Поляна за поляной тянулись пространства, мохнато серебрящиеся от цветов. Но мы редко поднимались в горы. Чаше всего газик летел по выжженной каменистой степи, волоча за собой бурый шлейф пыли. Стремительно выкатив на единственную скушную улочку Кош-Агача, шофер Саша, плечистый, румяный, обтянутый армейской гимнастеркой, тормозил у «лавки древностей».

Забытая богом комиссионка. Самый обыкновенный скучный домишко, полный тишины, пыли, забвения. «Лавкой древностей» комиссионку назвал я.

Румяный Саша, не скрывая алчности, прямо с порога бросался к белому, как айсберг, холодильнику:

– Беру!

Еще бы не брать, цена – 50 руб. Ничтожная цена по тем временам.

Румяный Саша тянул на себя дверцу и чертыхался: агрегат холодильника был варварски вырван.

Цветной телевизор, цена – 30 руб.

– Беру!

То же чертыханье: кинескоп украшен отчетливой трещиной.

Все в этой лавке древностей было ущербным, все вещи попали сюда после неких таинственных, но ужасных катастроф. Даже на брезентовом цветке отталкивающего серого цвета (цена – 1 руб.) не хватало пыльного грязного лепестка. Велосипед без колес и цепи… Мотки прогнившей, разваливающейся в руках бечевки… Мятые, уже попадавшие под удары каски монтажников… Зеркала с облезшей амальгамой… Забавно, но даже козел, бродивший перед лавкой древностей, выглядел абсолютно доисторическим животным. Его возраст, несомненно, превышал возраст века.

– Я его боюсь, у него рога в плесени, – пряталась за меня Ия. – Как ты думаешь, сколько ему лет?

– Миллионов тридцать.

– Не преувеличивай.

Услышав голоса, козел останавливался и мутно, непонимающе смотрел на нас. Желтые шорты Ии вводили козла в старческое искушение.

«Он хочет тебя», – предупреждал я Ию.

«Отгони его!» – Ия пряталась за меня или за румяного Сашу.

«Зачем? Лучше подержи козла за бороду. Это приведет его в чувство».

«Я боюсь».

Замечательно быть молодым, сильным, смелым.

Я хлопал дверцей газика, отпугивал доисторического козла и вел Ию в лавку древностей.

Медлительная, на редкость длинноногая алтайка с роскошными раскосыми глазами поднималась из-за стойки. Ее не интересовали наши покупательные способности, ее интересовали мы. Ее интересовала смеющаяся Ия в желтых шортах и в маечке, ее голубые, даже синие вдруг глаза, ее интересовал румяный Саша в армейской гимнастерке и в закатанных до колен джинсах, ее, наконец, интересовал я, высокий человек в яркой рубашке, расстегнутой до пояса. «Тухтур-бухтур!» – бормотал шофер Саша, исследуя очередную искалеченную неизвестной катастрофой вещь, но алтайка его не слышала. Мы были для нее людьми из совсем другого мира. Мы врывались в ее пыльный тихий мирок из знойного марева, из подрагивающего воздуха степей, мы выглядели совсем не так, как она, мы говорили совсем не так, как она, и походка у нас была другая. Глазами медлительной длинноногой алтайки на нас взирала сама вечность. Это Юренев мог посмеиваться: «Вечность? Оставьте! Ваша красавица просидит в своей лавке до первого приличного ревизора. С ним она и сбежит. Вот и вся вечность».

Провидец.

Я подходил к стойке, не замечая металлических заржавевших корыт, измятых, разрушенных велосипедов.

Моей целью, целью всех наших нашествий на Кош-Агач был чудный штопор – огромный, покрытый ржавчиной, насаженный на такую же огромную неструганную рукоятку. Я не знал, что, собственно, можно было открывать таким штопором, существуют ли бутылки с такими нестандартными горлышками? – но иена штопора приводила меня в трепет.

0, 1 коп!

Я вынимал из кармана копейку, небрежно бросал ее на пыльную стойку и, указывая на штопор, требовал:

– На все!

Алтайка медленно пожимала красивым круглым плечом. Она, несомненно, сочувствовала мне. Я был из другого мира, я многого не понимал. Штопор один, объясняла алтайка сочувственно. Других таких нет. И копейка одна. А цена штопора – 0, 1 коп. У нее, у алтайки, нет сдачи. Будь у нее другие штопоры, она выдала бы мне сразу десять штук, но штопор всего один. Она не может продать штопор, у нее нет сдачи.

– Давайте без сдачи, – барски заявлял я.

Алтайка сочувственно улыбалась. Она так не может. Это противоречит советским законам. Она работает в лавке пятый год. Она еще ни разу не нарушала советские законы.

– Вот пятьдесят рублей, – я бросал бумажку на стойку. – Мы возьмем телевизор, брезентовый цветок и штопор. – Я проникновенно понижал голос: – Остальное вам на цветы. Личный подарок.

Алтайка медлительно подсчитывала: неработающий телевизор – 30 руб, нелепый брезентовый цветок – 1 руб, штопор с неструганной рукоятью – 0, 1 коп. Всего получалось тридцать один рубль ноль десятых копейки, цветов здесь негде купить, она никогда не принимает подарки от незнакомых мужчин. К тому же это запрещено законом.

На меня смотрела сама вечность. Вечность медлительно разводила руками: у нее нет сдачи.

Думаю, наш торг впечатлял больше, чем внезапное появление НЛО или взрыв плазмоида.