Демонолог

Даже 1400-страничная «Анатомия меланхолии» Роберта Бёртона не сообщает, передается эта болезнь по наследству или нет. Я склонен полагать, что мы с Тэсс имеем весьма сильные позиции, выступая в поддержку этого предположения. Только за последний год или около того дочь неоднократно демонстрировала нам все внешние признаки мрачной рассеянности: она растеряла всех друзей и променяла широкий круг своих интересов на единственное увлечение, вернее, даже на одержимость – в ее случае это ведение дневника, в который я никогда даже не пытался сунуть нос – отчасти из уважения к ее личной жизни, отчасти из страха перед тем, что я могу там обнаружить. Что беспокоит Дайану больше всего – это нынешний уход нашей девочки в себя, ее уединение, отстраненность. А истина заключается в том, что я еще много лет назад успел распознать в Тэсс самого себя. Мы с ней одинаковым образом отрешаемся, уходим от грохота жизни, и хотя все же вечно пытаемся перебросить мостик через образовавшийся разрыв, нам это удается лишь с частичным успехом.

Я стучу в дверь Тэсс. Услышав ее средневековое разрешение «войдите!», я вхожу и вижу, что она закрывает свой дневник и выпрямляется, сидя на краю постели. Свои длинные, цвета рислинга, волосы она пока еще заплетает в косичку – я нынче утром завязал ее лентой. Сразу вспоминается ее младенчество и мои терпеливые – более терпеливые, нежели те, на которые способна Дайана, – усилия при расчесывании этой гривы, распускании образовавшихся узелков и вырезании присохших капелек клея или кусочков засохшей жвачки. Возможно, это странное занятие для отца. Но все дело в том, что самые замечательные наши с ней беседы протекают в ванной комнате около восьми часов, когда воздух там насыщен паром после череды горячих душей, а мы вдвоем спорим, как ей убрать волосы – заплести косичку, сделать «конский хвост» или два хвостика.

Моя Тэсс. Она поднимает на меня глаза и мгновенно прочитывает в них, что произошло в гостиной.

Девочка чуть сдвигается в сторону. Освобождает место, чтобы я сел рядом.

– Она вернется? – спрашивает Тэсс. Первая часть нашего общения прошла без слов.

– Не уверен. Не думаю. Нет.

– Но я остаюсь здесь? С тобой?

– В подробностях мы это еще не обсуждали. Но да, этот дом по-прежнему остается твоим. Остается домом для нас обоих. Потому что я точно, черт побери, никуда без тебя не уеду.

Тэсс кивает, словно это – то, что я останусь здесь с ней, – все, что ей хочется знать. На самом деле это все, что хочется знать и мне самому.

– Нам нужно что-то предпринять, – говорю я через некоторое время.

– «Что-то» вроде терапевтического курса для поправки семейных отношений? Или какого рода «что-то»?

Этот курс уже запоздал, думаю я. Слишком запоздал для всех нас, всех троих вместе. Теперь всегда нас будет только двое, ты и я.

– Я имею в виду что-нибудь веселенькое.

– Веселенькое? – Дочь повторяет это слово, как будто оно пришло из какого-то древнего языка, словно это какой-то забытый термин из древнеисландского, который ей нужно помочь перевести.

– Как ты считаешь, ты успеешь собраться до утра? Немного вещей, всего на три дня? Просто чтобы запрыгнуть в самолет и убраться отсюда? Билеты будут в первый класс. Отель четырехзвездочный. Будем там как рок-звезды.

– Конечно, – говорит Тэсс. – Это действительно взаправду?

– Абсолютно взаправду.

– Куда летим?

– Как тебе понравится такое место – Венеция?

Она улыбается. Прошло очень много времени с того дня, когда я в последний раз видел, как моя дочь вдруг демонстрирует удовольствие и радость – и это из-за того, что я сделал, ни больше ни меньше! – так что я кашляю, чтобы замаскировать рыдание, захватившее меня врасплох.

– Чистейший рая свет, – говорю я.

– Опять твой старина Милтон?

– Да. Но и ты тоже.

Я дергаю ее за нос. Такой маленький щипок большим и указательным пальцами – я перестал так ее дергать всего пару лет назад после ее возмущенных протестов. Я и сейчас ожидаю такого протеста, но вместо этого дочь отвечает так, как делала ребенком, когда это была одна из наших обычных игр, одна из тысяч:

– Би-бип!

Она смеется. И я смеюсь вместе с ней. Всего на какой-то момент к нам вернулось глупое, смешливое настроение. Я не имел ни малейшего понятия, что из всех вещей, по которым я, как мне казалось, буду скучать, когда мой ребенок перестанет быть ребенком, одно из первых мест будет занимать возможность вести себя по-ребячьи.

Я поднимаюсь и иду к двери.

– Ты куда? – спрашивает Тэсс.

– Сказать маме.

– Скажешь ей это через пару минут. Побудь со мной еще немного, ладно?

И я остаюсь с ней еще на некоторое время. Мы не разговариваем, не пытаемся сочинить какую-нибудь успокаивающую банальность, не притворяемся. Просто сидим.

В эту ночь мне снится Худая женщина.