Демонолог

– Сам подумай, Дэвид, зачем мы сюда забрались. И что нас преследует и донимает. Если мы с тобой что-то еще из себя представляем, то просто двух людей, которые напрочь утратили уверенность в том, что оставили позади.

– Элейн…

– Не думай об этом. И не зови меня Элейн. Просто иди ко мне.

Она раскрывает объятия, и я тут же оказываюсь заключенным в них. Целую ее в щеку. Прижимаю ее к себе, обнимаю, но так, что она отталкивает меня, потому что это слишком напоминает то, что мы проделывали и раньше – нежный, но вежливый контакт тел, которым обычно заканчивались наши вечерние посиделки в Нью-Йорке. А сейчас моя подруга хочет, чтобы все было по-другому. Она расстегивает мой ремень, потом пуговицы. И засовывает руку внутрь.

– О’кей, – шепчет она. – О’кей. Вот и хорошо.

Потом О’Брайен выключает свет и тянет меня вниз, на кровать. Снимает с меня одежду – более умело, чем я проделал бы это сам. Дальше наступает моя очередь.

Кожа у Элейн прохладная, на вкус напоминает траву и едва заметно отдает лимоном. Она – женщина, которую я так хорошо знаю, но сейчас, вот в этот самый момент, мне вдруг становится ясно, что я не знаю ее совсем. Незнакомка, вызывающая дрожь и трепет. И на меня, как настоящее открытие, буквально обрушивается осознание и понимание новых движений, жестов, новых способов доставлять радость и радоваться самому.

Моя подруга укладывает меня на спину и оседлывает, сжимая мне бедра, затем продвигается выше, гладит обеими руками. Готовит меня.

Все это время мы так тесно прижимаемся друг к другу, что я не вижу ничего, кроме ее глаз, ее лица, ее тела. Но потом, когда она приподнимается и садится, становится видна и часть комнаты.

И в ней находится что-то, чего раньше здесь не было.

Черная тень, более темная, чем остальная комната, она окружает О’Брайен подобно некоей ауре. Но при полном отсутствии света, если не считать того, что просачивается сквозь занавески и узкой полоски под дверью, Элейн вряд ли может отбрасывать хоть какую-то тень. Да это уже и не тень, а нечто, сделанное из тени. Оно стоит в изножье кровати, прямо позади моей спутницы.

Когда О’Брайен приподнимается, оно двигается. Делает один шаг в сторону и демонстрирует свое лицо в профиль. Это мужчина, который смотрит вниз на что-то прямо перед ним, словно загипнотизированный или ошеломленный. И недвигающийся, если не считать последних судорожных подергиваний его дрожащих рук. Он, возможно, просчитывает случившиеся потери или ждет дальнейших указаний. Белки его глаз отбрасывают собственный тусклый свет, высвечивая воду, капающую с его щек, его спутанные волосы. Рот и нос мужчины вполне различимы, их очертания очень знакомы – у меня они такие же, это наследственное.

Отец?

Я не произношу это слово вслух. Но слышу его. Это мой голос в возрасте шести лет произносит его – оно звучит точно с таким же неизмеримым изумлением, как в тот день, когда Лоуренс утонул. Мой отец, опоздавший его спасти, он стоит в воде точно так, как сейчас стоит по пояс в тени в моем номере.

– Дэвид?

О’Брайен стоит надо мной на коленях, ее дыхание теперь замедлилось. Ее взгляд, выражавший озабоченность, теперь меняется, становится каким-то другим, когда она замечет, как изменилось мое собственное выражение лица. Ужас, который я испытал ребенком, когда отец обернулся ко мне в день гибели моего брата, когда я увидел перед собой лицо чужака, незнакомца.

И точно такой же чужак, незнакомец, сейчас поворачивается лицом ко мне.

НЕТ!

Я сталкиваю Элейн с себя, и она падает на бок, хватаясь за скомканную простыню, чтобы не свалиться с постели.

– Что стряслось?!

– Ты его видишь? – спрашиваю я, закрыв глаза, но тыкая пальцем туда, где стоял отец.

– Кого? – О’Брайен включает лампу на прикроватной тумбочке. – Здесь никого нет.

– Здесь только что был мой отец, – говорю я ей, уже открыв глаза, чтобы удостовериться, что видение уже исчезло.

– Все в порядке. Мы в полной безопасности.

– Нет. Не думаю.

Моя коллега натягивает майку. Она стоит на том самом месте, где секунду назад я видел своего отца.

– Дай-ка мне вот это, – говорит Элейн, указывая на книгу «Рай утраченный», лежащую на столе. Я бросаю ей эту книгу, и она летит, хлопая страницами, словно запаниковавшая птичка. Но и после того как подруга ее ловит, книга, кажется, все еще дергается в ее руках, открывается всякий раз, когда О’Брайен не сжимает ее пальцами. Книга выглядит словно рот, судорожно пытающийся глотнуть воздуху.

Элейн идет в ванную. По пути она касается рукой стен, стараясь сохранить равновесие.

– С тобой все в порядке? – кричу я ей вслед.

– Все отлично, – говорит она, но голос ее звучит совсем мрачно. – Мне просто надо пописать.

– А книгу ты прихватила, чтобы почитать на досуге?

– Хочу поглядеть, о чем вся эта бодяга.