Демонология Сангомара. Хозяева Севера

– Итак, – продолжил глава. – Кто считает, что этот соучастник заговора должен умереть?

Никто больше не переглядывался. Ценность жизни Лео среди этих глухих стен была ничтожной, поэтому все друг за другом подняли руки. Леонард дрожал, глядя на это спокойно-выверенное голосование, и его глаза становились тем шире, чем большее количество рук устремлялось к потолку.

Последней рукой, неожиданно для него, оказалась рука Филиппа…

– Что?! – воскликнул пораженно Лео.

– Замолкни, – глухо сказал глава, наблюдая за руками.

– Отец… да как ты… посмел…

– Замолкни, – повторил глава.

– Ты меня, меня, своего нареченного сына, променял на тугого дубоума из Вардцев! Нарушил собственную клятву, о которой твердил мне на протяжении многих лет! Свою же клятву! Позволил тому дубоуму уйти живым… А меня, сына, предал!

На него посмотрели все разом, будто впервые заметив.

– Так зачем ты врал? – продолжал Лео, и его голос прокатывался эхом. – Зачем звал меня сыном?! Почему?! И ты называешь себя принципиальным, вампиром чести и блюстителем традиций! Да чтоб ты… Да чтоб вы все, и этот ублюдочный рыбак… Сдохните!!! – Не выдержав, Леонард громко разрыдался, закрыв лицо ладонями. – Ненавижу!!!

Глава клана перевел взгляд в центр, на рыдающую фигуру, готовый в немой ярости подняться, как вдруг в пещере раздался вопль.

Все повскакивали с мест и уставились в угол пещерного зала, откуда и донесся этот истошный вой. Вопль повторился… А к нему, вторя, присоединился второй. Тонкий лед, которым было затянуто небольшое подземное озеро, вдруг что-то с силой пробило изнутри. Оглушительно затрещало, будто лед был толстым, прочным. Вода в озере забурлила, поднялась страшным ледяным столбом, обдавшим все вокруг брызгами, – и оттуда выпрыгнуло что-то иссиня-черное, сливающееся с пугающей темнотой пещеры.

Воздух наполнился зловонным дыханием.

Загорелись фонарями два глаза, а за ними – еще два, такие же яркие и преисполненные злобы. Два извивающихся, блестящих в свете единственной лампы тела, пахнущих озерной тиной и лесом, с мокрыми шлепками поволоклись по направлению к столу.

Это была Вериатель и совсем юная кельпи, чуть поменьше. Они снова завыли так, что кровь застыла в жилах всех присутствующих.

Старейшины повыбегали из-за каменного стола, началась толкотня по направлению к выходу. На юбку герцогини Амелотты кто-то наступил, оборвав ее. С лиц многих в паническом ужасе послетало все высокомерие. В конце концов стало ясно, куда именно ползут две кельпи. И многие застыли. Ослабший под действием Гейонеша Райгар, пошатываясь, только и смог, что налечь боком на стол, чтобы не упасть. Леонард тоже понял, что ползут к нему, и попытался с воплем убежать, перепрыгнул через стол, изогнувшись истощенным телом, и неуклюже заковылял прочь.

Оставляя за собой черную булькающую слизь, две кельпи свирепо, негодующе взвыли, не собираясь упускать добычу, и грузно заторопились. В их движениях не было ни грации, ни легкости. А глаза… Глаза горели нестерпимым злым огнем!

Все произошло за один миг.

Вериатель, оттолкнувшись передними копытами от стола, прыгнула на спину удирающему вампиру, повалила его, вцепилась зубами в плечо и рванула на себя. Хрустнуло. Рука с ключицей исчезла в челюстях демоницы, как в бездонной черной яме. Смрад из пасти нестерпимо отдавал гнильем. В исступлении Леонард закричал, когда его придавили к каменному полу, и попытался подняться. Но на него будто гора навалилась. А потом вторая демоница, поменьше, тоже блеснула белоснежными зубищами и отхватила часть бедра. Утробное рычание, стоны боли и ломающиеся с треском кости – все страшно перемешалось в явлении демонической смерти, жуткой, долетевшей эхом вплоть до самого коридора.

И вот уже мертвое и изувеченное тело с прогрызенным лицом, отчего тяжело было признать того самого Леонарда, – отчасти напоминающее труп, каким его выплюнула свирепая Мертвая Рулкия, – лежало на полу. Две кельпи продолжали рвать, терзать, глотать его с хрустом в каком-то довольном упоении.

Позже, когда уже ничего не напоминало об этом несчастном и убогом поэте, коим он себя мнил, демоницы замерли. Очертания их подернулись. И одна из лошадей поднялась в темноте, сгорбилась, а затем вытянулась. Ее тело побелело, обрело человеческий вид – и на притихший совет своими синими глазками воззрилась Вериателюшка… Воззрилась… И не по-человечески, жутко, довольно расхохоталась. Вслед за ней поднялась вторая кельпи. С бледным лицом, густо облепленным кровью, в черном платьишке до пят, с длинными смоляными волосами, с высоким лбом и какими-то преисполненными невинности глазами. В ней отчетливо узнавались черты Уильяма. Сомнений в его причастности к ее рождению больше не оставалось.