Демонология Сангомара. Наследие вампиров

В эти два дня в Вардах с шумом отмечали день Аарда. На окна и двери вывешивали вышитые зелеными нитями полотнища из белой ткани — они символизировали обновление, очищение. Жители облачались в праздничные светлые одежды и устраивали гуляния. Юные девицы рвали фиалки, златовики и горицветы, плели из них венки, чтобы затем подарить своим избранникам, выражая симпатию. Это было время признаний в любви, время создания новых семей и зарождения жизни.

Отвязав книги от корзины и отдав ее Малику, Уильям покинул гудящую площадь. Он нырнул в тихую улочку, по которой дошел до самого ее конца. Там, на окраине городка, рядом с заросшим садом, стояла хижина старухи Удды. Ее дом был построен из плоского камня и обмазан глиной, но от времени покосился: крыша просела, а створки единственного окна, заколоченного досками, как и двери, провисли. Вокруг доживали свой век старые яблоньки, за которыми давно никто не ухаживал. А на заднем дворе был разбит небольшой травник — единственное пятно жизни вокруг дома, получавшее хоть какую-то заботу и внимание хозяйки.

Уилл постучал в просевшую дверь.

Послышалось шарканье, и через минуту дверь со скрипом отворилась. Старая Удда, с остатками седых волос на макушке, сгорбленная от прожитых лет, вгляделась в гостя.

— О-о-о, Уильям, мальчик мой! — Ее беззубый рот растянулся в радостной улыбке. — Как я счастлива тебя видеть! Заходи, заходи, я хоть посмотрю на тебя. Ишь, как возмужал!

Уилл, поздоровавшись, улыбнулся ей в ответ. Ему пришлось наклониться, чтобы пройти в крохотную дверь. Сняв с кушака мешочек с травами, он положил его на стол. Собственно, больше класть было некуда. Стол, низкая лежанка, стул и небольшой очаг — вот и вся обстановка домика.

— Бабушка, вам бы дверь починить, а то совсем провисла на петлях. Давайте я к вам зайду с инструментами попозже, через пару дней, и поправлю все…

— Ай! Эта дверь так висит уже лет десять — и еще десять провисит. Не трать свое драгоценное время на этот пустяк! А травы ты принес?

— Да, бабушка Удда, вот же они.

— Где?

— Да вот, — Уилл показал на стол. — Тут, как вы и говорили, черный глаз, поперчник, зимолюбка, ортил-трава. Травы разобраны по небольшим льняным мешочкам. Когда все будет готово?

— Громче говори… А-а-а, поняла. В следующую полную луну. — Удда перебирала травы, подносила их к подслеповатым глазам и нюхала. — А это не черный глаз, а обычный трутник!

Она достала из связки одну травинку, затем с фырканьем бросила в горящий очаг. Наконец она с удовлетворением разложила травы обратно в мешочки и обратилась к гостю, который все это время терпеливо ждал:

— Как здоровье твоей матушки? Как она перенесла эту зиму?

Старуха украдкой посмотрела на возмужавшего Уильяма, его открытое красивое лицо, умное высокое чело и честные глаза. «Эх, повезет же какой-нибудь девице с таким мужем», — подумалось ей.

— Плохо, бабушка, плохо. Эту зиму она перенесла очень тяжело: шла кровь из носа, по ночам просыпалась и не могла дышать. Я переживаю за нее. Боюсь, с каждым годом ей все сложнее переносить болезнь. Весной становится лучше, вот сейчас она почти не кашляет… Но только летом и осенью обычно чувствует себя здоровой. — Уилл грустно посмотрел на лежащие на столе травы и, переведя дыхание, продолжил: — Когда мне было семнадцать, матушка чувствовала себя чуть хуже только зимой да время от времени покашливала. В мои двадцать она уже встречала зиму сильным кашлем, ее то лихорадило, то знобило. Потом вы стали давать травы — и ее вроде отпустило в один год… Но вот сейчас, спустя еще три года, она стала кашлять кровью и говорит, что болит в груди, часто задыхается. Что же будет дальше, бабушка?

Удда с сочувствием посмотрела на него и погладила по плечу, потому что выше, увы, рука у нее уже не поднималась, да и Уильям сильно подрос.

— Мальчик мой, мы не вечны… Рано или поздно все к Ямесу уходим. Меня вот он чего-то не забирает. Все жду и жду, и так каждую зиму. А весной, как потеплеет, вроде и жить снова хочется! Твоя матушка — умница, смогла вырастить двух сыновей после ужасной смерти мужа и потери дитя под сердцем. — У старухи вдруг заблестели от слез глаза, и она вытерла их грязным рукавом платья. — Уильям, ты бы лучше о своем счастье подумал! Ты молод, читать умеешь, у тебя все впереди, а прозябаешь в деревне.

— Как же вы так можете говорить?

— А вот могу! Послушай мудрую бабку!

— Малик же не справится один…

— Справится, справится. Этому лентяю удобно, что ты рядом. Еще и заботы о пропитании своей жены на тебя повесил. Ишь, хорошо устроился! А, поди, если ты сам захочешь невесту завести, так откажут!

Удда нахмурилась. Сердце ее терзалось из-за того, что Уильям отдавал свою молодость, чтобы поддерживать больную мать и грубого брата. Да, жертвовать собой ради матери — благородный поступок. Но ради старшего братца, этого толстого хама, который при любой возможности оскорблял его и дома, и в кругу своих знакомых?.. Удда поняла, что сболтнула лишнего, и в попытке сгладить остроту своих слов она посмотрела на опечаленного Уильяма и сказала: