Дэмономания

— Спой «Ночь тиха» ^{572}, — велела Сэм.

— Ой, Сэм. — Пирс был уверен, что это ему не под силу, даже начало не одолеть. — Спой ты. Пожалуйста.

Она сосредоточилась, приняла торжественный вид и запела:

Ночь тиха,
Ночь свята,
Все прошло,
Красота…

И смущенно захихикала.

— Теперь ты пой.

— А что спеть?

— Мою любимую, — потребовала Сэм, а когда Пирс не отреагировал, она развела руками, словно выбор был совершенно очевиден: — «Волхвы» ^{573}.

— Ах, — сказал Пирс. — И правда, конечно. Я же знал.

И так вот, сидя в шезлонге, они запели.

Бронза и смоль, мы все три короли,
Везем мы товары из дальней земли,
По лугам и полям, по горам, городам.
Ведет нас звезда, что сияет вон там.

Чудо-звезда светит нам с высоты.

Шлет нам лучи неземной красоты.
Дальним путем неустанно идем
Вслед за звездою…

Последних слов ни одна, ни другой не помнили, то ли «в свой дом», то ли «втроем», так что они промычали какое-то «ляля», якобы в рифму. Они пели, и лучи или волны серебристой pneuma,духовного вещества, обволакивающего их души, разносились песней или становились песней — робкие и запятнанные (у него), чистые и ясные (у нее), — и устремлялись в бесконечность. Когда песня закончилась, бас и дискант обменялись улыбками, довольные своими трудами. До рассвета двадцать второго декабря 1978 года оставалось совсем немного. Когда Сэм будет столько же лет, сколько теперь Пирсу, пойдет десятый год нового века, нет — тысячелетия, и новый мир будет таким, каким он уже начал становиться: и не прежним, и не схожим с нашими тогдашними видениями будущего. Это ведь очень просто, как говаривали в древности алхимики.

На восьмой день первого в новом столетии февраля (1600) Джордано Бруно вывели из маленькой камеры-кельи в замке Святого Ангела, и он предстал перед консисторией кардиналов и верховных инквизиторов в церкви Святой Мученицы Агнессы ^{574}, чтобы выслушать приговор.

Восемь лет отцы-инквизиторы боролись с этим человеком, пытаясь заставить его публично отречься от очевидной ереси, в которой он был повинен. Восемь лет он всячески отрицал свои же слова или отрицал, что это ересь, и настаивал, чтобы его дело разобрал сам Папа. Все это теперь позади; его поставили на колени перед святыми отцами и прочитали приговор. Вначале его «извергли из духовного сана», лишили всех священнических атрибутов и привилегий, затем передали губернатору Рима и, конечно, принялись молиться, чтобы тот смилостивился над Бруно и не поступал с ним по всей строгости закона. Еще они приказали сжечь все его сочинения на площади Святого Петра и навечно занести их в Индекс запрещенных книг. «Так мы говорим, возвещаем, приговариваем ^{575}, объявляем, извергаем из сана, приказываем и повелеваем, отлучаем, передаем и молим, поступая в этом и во всем остальном несравненно более мягким образом, нежели с полным основанием могли бы и должны были бы».

Молодой немец по имени Гаспар Шопп, или Сциоппий ^{576}, недавно перешедший из лютеранства в католичество, чем Ватикан очень гордился, наблюдал предъявление обвинений и то, что за этим последовало; в письме домой он написал, что Бруно выслушал все и, когда ему позволили встать, громко иясно сказал собранию кардиналов, что уверен: они с большим страхом произносили приговор, чем Бруно — выслушивал его.

Может быть.

Затем Бруно перевели в старую крепость Тор ди Нона на берегу Тибра; уже собирались толпы, и городские листовки новостей обсуждали предстоящее событие. Но опять наступила заминка ^{577}— на десять дней; то ли губернатор невесть отчего впал в паралич, то ли его слуги утратили способность к действию; а Папа в своих покоях боролся с желанием прочесть прошение Бруно, на которое натыкался повсюду, куда бы ни направился, как на кошку, которая трется о ноги; даже ленточки, которыми было перевязано прошение, развязались, пока оно лежало на столе, и страницы раскрылись.

Потом Время словно встряхнулось. В два часа ночи семнадцатого числа монахи из Братства усекновения главы Иоанна Крестителя собрались, по обыкновению, в церкви Святой Урсулы и пришли в Тор ди Нона, чтобы разбудить узника и «вознести зимнюю молитву», дать наставление и утешение, может быть, даже выхватить в последний миг из бездны. Но нет, он провел остаток ночи в диспутах с ними, «ибо мозг и рассудок его вскружены были тысячами заблуждений и суетностью» (но в чем состояли его заблуждения? О чем говорил он под конец?), пока за ним не пришли Слуги Правосудия.