Дэмономания

Прежде ведьмы были немногочисленны и разрозненны, а случаи maleficium— вреда, причиненного ведовством или чародейством, — редки; теперь ведьмы собирались на шабаши, преодолевая огромные расстояния по воздуху или как-то иначе, чтобы поклониться Дьяволу, который мог появиться среди них как в своем собственном, так и в животном обличье, плотском или мнимом. Там они выполняли непотребные ритуалы, о которых в былые времена и не слыхивали. Жан Боден в трактате «Daeemonomania»утверждал: «Ведьм тысячи, они повсюду и множатся на земле, как черви в саду». Очевидно, ведьмы образовали секту или еретическую религию, нечестивую Церковь-соперницу, которая возникла и разрослась в теле христианского мира, подобно червям, что плодятся не в саду, а в теле истощенного ребенка.

Как давно это длилось? Никто не мог сказать; о бедствии едва подозревали, когда в 1480-е годы два доминиканца, отцы Шпренгер и Инститорис, составили руководство для следователей — «Malleus maleficarum», или «Молот ведьм» ^{210}, перечислив все тайные преступления, о коих святым отцам довелось слышать или читать, а равно и те, кои они сочли возможными, а также все методы, применимые для раскрытия злодеяний. Когда подозреваемые представали перед судьями, «Молот» уже лежал на столе раскрытым; признания все накапливались, а то и подгонялись под ответы.

Покидала ли ты дом ночью и сносилась ли с другими на шабаше?

Покидала в такие-то дни в такую-то пору года и сражалась с другими. Так я делала с детства.

С кем — с другими? С другими ведьмами?

Это они ведьмы. Мы же служим Христу, борясь с ними.

Не богохульствуй. Почему ты этим занимаешься, чего ради?

Потому что я призвана. Я одна из тех, кто призван.

Кто тебя призывает? Бог, ангел или Дьявол?

Человек. Просто человек. Он из Кёльна, большой бородатый мужчина; он оставляет тело в постели и приходит позвать меня. Я следую за ним.

Большой темный мужчина приходит ночью и зовет тебя присоединиться к другим ведьмам. Как зовут других виденных тобой ведьм?

Я не могу сказать. Меня побьют. Мы условились не называть имен тех, кто сражается, ни на нашей стороне, ни на другой.

Ты скажешь. Ты скажешь или тебя заставят сказать…

Незримая армия, чьи командиры и солдаты ведомы лишь друг другу; секта, что собирается не при свете дня, как христиане, но втайне, ночами. Чужое племя, которому ведьма или колдун клялись в верности, выворачивало наизнанку всякое человеческое деяние и чувство, превращая в их противоположности: Спасителя рода людского там ненавидели, Крест Его топтали и испражнялись на него, а поклонялись седалищу дьявола; там люди отрекались от своего господства над животными и принимали обличье звериное; там совокуплялись в открытую, стадно, а не наедине под покровом темноты; и детей там не вынашивали, а выкидывали и убивали, не вскармливали, а съедали.

Убийство и поедание детей: это не сказка, и малыши не выберутся невредимыми из волчьего брюха, не возродятся из собственных вареных косточек; соседи убивают их навсегда и тайком пожирают, как домашнюю птицу. Гнуснейшее из преступлений — то, в чем римские судьи обвиняли первых христиан, а христиане — своих соперников-гностиков, позднее — живших бок о бок евреев. Мы слышим об убийствах и пожирании детей — и попадаем в вывернутый мир, Ад на земле, и многих доведется преследовать и убивать, прежде чем мир этот будет закрыт и забыт.

Мадими так и предсказывала: в войне против них все христианские церкви объединились. Жечь их требовали доктринеры-доминиканцы, которых поддерживали и женевские кальвинисты, и французские гугеноты, и благоразумные голландские реформисты. За 1588 год в землях курфюрста-архиепископа Трирского ^{211}по обвинению в ведовстве было сожжено более двухсот человек, в том числе восьмидесятилетняя слепая старуха и восьмилетний мальчик. Светский судья, заместитель трирского губернатора, пытался остановить казни, но, после того как многие уличенные ведьмы сознались, что видели его на шабаше в числе дьяволопоклонников, он был арестован. Под пыткой он припомнил чудовищно непристойные поступки, им совершенные (или по крайней мере сознался в них), и отправился на костер прощенным.

Смерть на костре — жуткое зрелище, но умирать в пламени не так больно, как кажется: вопреки расчетам и надеждам ее устроителей, эта боль не ужасней всякой другой. Многие из получивших тяжелые ожоги говорят, что главная боль приходит гораздо позже; пока огонь вершит свое дело, они переживают ужас или еще более страшное неземное спокойствие, но не боль. Этого не понимает визгливо хохочущая толпа, видя, как сходит волдырями кожа, вспыхивают, подобно соломе, волосы и борода, варятся глаза; но ангелы, встречая души сожженных на том, более прохладном берегу и вопрошая с сочувствием: ну как ты? ты как? — часто получают ответ: да вроде ничего, — ведь душа оставила потрясенное тело, когда то ничего не могло сообщить о своих мучениях. А теперь уже все хорошо. In Paradisum deducant te Angeli.