Дэмономания

Так, он явно попал куда-то за кулисы; едва Пирс успел это понять, у «Орфиков» выдалась передышка, и последовало хлопотливое затишье, в котором слышались отзвуки музыки — словно призраки аккордов метались вокруг. Пирс попытался раздвинуть пыльный и поеденный молью бархат, похожий на вечернее платье старой, выжившей из ума куртизанки; с такой головой на плечах это было нелегко.

— Дразнители и мучители, — послышался тихий голос у него за спиной.

В темноте кулис Пирс заметил какого-то гостя, сидевшего на венском стуле: видимо, заблудился, или пьян, или то и другое.

— Не понял, — сказал Пирс.

— Так называли занавесы, — пояснил тот. Он говорил негромко, чуть аффектированно. В руке держал большой бокал с горячительным. — Вот это дразнители. Там мучители. Они не дают зрителям увидеть сценический задник. Сохраняют иллюзию.

— Я искал, где кофе, — сказал Пирс. — Видимо, нужно пойти назад.

— Нет-нет. Всегда лучше идти вперед.

— Ха-ха, — произнес Пирс.

Личины делают нас оракулами. Маска его собеседника изображала обычное человеческое лицо приятного пожилого человека с морщинками возле глаз и прилизанными волосами из белой резины. Лицо показалось Пирсу знакомым: какой-то политик, известный актер или еще кто.

— Симпатичный театрик, — сказала маска. — Мне всегда казалось, на что-то он да пригодится.

— Конечно. — Пирс обвел взглядом темные колосники.

— Когда-то я пытался поставить здесь «Доктора Фауста» Марло. Полное фиаско. А ведь мы уже почти дошли до генеральной репетиции.

— Трудная вещь, — сказал Пирс.

— Счастливчик, — сказал тот. — В смысле, «фаустус». По-латыни значит — «счастливчик».

— Так и есть.

Он никогда не думал об этом. А вот Марло, наверное, думал.

— Полагаю, — сказал собеседник и закинул ногу на ногу, чтобы с приятностью поболтать еще, — Марло был отъявленным говнюком.

— Да?

— Да. Абсолютно аморальный тип, которому нравилось будоражить людей просто потому, что он это умел. Подбивать на бунт и погромы. А пьесы его к этому и приводили, знаете ли. Гонения на евреев. На католиков. На кого он только мог натравить толпу[609].

— На колдунов.

— О да. Бедный старый доктор Ди. Думаю, Марло ни на минуту не волновали ни дьявол, ни правосудие Божье. Он был вроде нынешней звезды панк-рока со свастикой на лбу — из тех, от кого подростки едут крышей и кончают с собой. — Он поднял к губам бокал и то ли отпил, то ли сделал вид. — Хотя — гений. В отличие от ваших рокеров. В этом-то и разница.

Что же за маска? Пирс был уверен, что видел это лицо прежде, при каких-то особых обстоятельствах: по-мальчишески курносый нос; волосы, некогда бывшие песочного цвета[610].

— Что же случилось? — спросил он. — С вашей постановкой?

Его собеседник тяжело вздохнул и медленно повел взглядом окрест; от перемены освещения менялось выражение мнимого лица. И наконец:

— Ну, я сплоховал. Облажался. Думаю, теперь это очевидно, — с мукой в голосе произнес он. — Слишком обширный замысел, слишком много действующих лиц. Сколько бы ни длилось, а конца не видно.

— Еще и текст испорчен, — добавил Пирс. — По-моему.

Рядом оказался еще один венский стул, точно такой же, на каком сидел незнакомец.

— Мне так хотелось все связать, — говорил тот, сплетя пальцы. — Прошлое и настоящее, тогда и теперь. Историю утраты и обретения. И больше всего хотелось, чтобы к чему-то она пришла. А все лишь ветвится и множится. Возьмите хотя бы эту вечеринку, — продолжал он, поднимая бокал, словно для тоста. — Разве она похожа на Walpurgisnacht[611], которую нам так долго обещали.

— Ну, — сказал Пирс. — По-моему...

— Валь-пургеновая ночь; ночь Вали-пургу; ночь лжесвидетельств и очищения. Преображающий карнавал, механизм ночи, из которого все мы выйдем другими. Разве не в этом была идея? «И все не то, чем кажется оно»[612]. Все здесь одеты теми, кем еще не или уже не.

— А... — произнес Пирс, ощущая в груди отзвуки барабанного ритма «Орфиков»; или это все-таки колотилось его сердце? — А, да.

Человек в маске устремил на Пирса указательный палец с желтым ногтем заядлого курильщика.

— А возьмем, к примеру, вас. Как вас прикажете понимать? Золотой Осел? Дионис?[613] Ну и Основа, конечно. Чей сон безо всякой основы[614].

— Ну, задумывал я не это, — сказал Пирс и, ощутив усталость, сел на тот стул, который, очевидно, и предназначался ему с самого начала. — Совсем не то я намеревался...

— Нет. Нет. Совсем нет. Очень жаль. Ну, с какого-то момента новации истощаются, и ты уже не можешь не повторяться. Блуждаешь между немногих концепций, ходишь по кругу, встречая их радостными криками: «Да! Да! Я продвигаюсь!» А потом видишь: ага, опять то же самое, та же история, что и всегда. И чувствуешь: вот проклятье...

Чувствуешь проклятье? Пирсу хотелось такую же изрядную порцию выпивки, как у этого типа, который, кажется, к ней и не притронулся.

— Просто я надеюсь, — сказал тот, — что мы все не будем здесь торчать вечно, не в силах двинуться ни вверх, ни вниз.

У Пирса сжалось сердце.

— Да не волнуйтесь, — сказал он. — Ни одна вечеринка не длится так долго.