Демонтаж народа

Повторилось то же самое, в чем сменовеховцы обвиняли либеральную часть эмиграции. Вот что говорит в 1926 г. «евразиец» Г.В. Флоровский об интеллигентах-западниках предыдущей формации: «Духовное углубление и изощрение им кажется не только не практичным, но и чрезвычайно вредным. Разрешение русской проблемы они видят в том, чтобы превратить самих себя и весь русский народ в обывателей и дельцов. Им кажется, что в годину испытаний надо все духовные, религиозные и метафизические проблемы на время оставить в стороне, как ненужную и никчемную роскошь. Они со странным спокойствием предсказывают и ожидают будущее понижение духовного уровня России, когда все силы будут уходить на восстановление материального благополучия. Они даже радуются такому прекращению беспочвенного идеализма» [105].

Из господствующих представлений о человеке вытекают и нормы социальных отношений, и обычаи межличностных отношений. И то, и другое порождается этнической культурой и одновременно служит механизмом ее воспроизводства. Уничтожение сложившихся в советском народе норм социальных отношений было одной из главных и актуальных задач «холодной» войны. Это, очевидно, совпадало и с задачей демонтажа народа как общего условия победы в «холодной» войне.

А.С. Панарин пишет, что тип этой войны не сводится к войне цивилизаций: «Перед лицом «конфликта цивилизаций» Запад как оспариваемая цивилизация может только консолидироваться. Перед лицом же вызова со стороны социальной идеи – а именно таким был советский вызов – Запад мог раскалываться, а народные низы Запада оказывались на подозрении как среда, восприимчивая к крамольной «социальной правде». Для симметричного ответа на этот вызов буржуазному Западу необходимо было найти на «коммунистическом Востоке» фигуру, способную стать пятой колонной буржуазности – подпольщика, аналогичного народному антибуржуазному подполью на Западе. Этим «подпольщиком либерализма» и стал носитель эгоистической индивидуальности, видящей на Западе свое тайное отечество» [6, с. 156].

Советский «подпольщик либерализма» уже в 60-е годы сделал индивидуализм своей социальной философией, превращение народа в собрание свободных индивидов (атомов) было декларировано как цель вполне определенно. Реализация таких доктрин неизбежно меняет тип человеческих отношений. Перестройка и затем реформа стали огромной программой по отмене традиционных устоявшихся норм человеческих отношений. Социальные ценности и нормы управляют поведением. Их разрушение дезорганизует общество, разрывает связи, соединяющие людей в народ. Э. Дюркгейм писал об этой ситуации в своей известной книге «Самоубийство»: «Общество оказывается временно неспособным проявить нужное воздействие на человека. Никто не знает в точности, что возможно и что невозможно, что справедливо и что несправедливо, нельзя указать границы между законными и чрезмерными требованиями и надеждами, а потому все считают себя вправе претендовать на все».

В таком положении распада людьми овладевает тревога, и это сразу проявляется в росте числа самоубийств (в РФ только число детских самоубийств достигает сейчас 2 тыс. в год). Другое проявление – рост агрессивности подростков и молодежи. За годы реформы темпы роста числа преступлений несовершеннолетних в 3 раза выше, чем у взрослых. В целом результатом этой программы стал беспрецедентный для России рост преступности, который в свою очередь привел к росту страхов и отчуждения людей. На вопрос «Чувствуете ли вы себя в вашем городе защищенным от преступных действий» весной 1993 г. ответили отрицательно 84 %, а 22 % опрошенных лично были жертвами преступных действий [106].

Признак кризиса человеческих отношений, стягивающих людей в народ – неожиданное для российской культуры явление геронтологического насилия. Традиционно старики были в России уважаемой частью общества, а в последние десятилетия советского периода и вполне обеспеченной частью, но в ходе реформы социальный статус престарелых людей резко изменился. Большинство их обеднели. Но главное, очень большая их часть оказались в положении изгоев, не нужных ни семье, ни обществу, ни государству, ни даже церкви. Отношение к старикам говорит об общей дегуманизации российского общества. Крайним ее проявлением стало насилие по отношению к старикам, которое приобрело масштабы социального явления.

Это явление наблюдается во всех социальных слоях, что и говорит о болезни народа. Изучение проблемы в Саратовской области показало, что «социальный портрет» тех, кто избивает и мучает стариков, отражает общество в целом. В составе «субъектов геронтологического насилия» 23,2 % имеют высшее образование (плюс студенты вуза – 3 %), 36,7 % – среднее, 13,5 % – среднее техническое, 4,9 % – начальное. у 13,4 % образовательный уровень неизвестен. 67 % насильников – родственники, 24 % – друзья и соседи, 9 % – «посторонние» [107].