Демоны Дома Огня

Хоть они и были братьями, да еще и близнецами, у них было мало общих тем. Пожалуй, даже в детстве они не стремились держаться вместе, не хотели быть похожими друг на друга. В Доме каждый хранил свою индивидуальность и гордился ею; то, что они в этой жизни родились кровными братьями с одним на двоих лицом, не имело значения. Ашер не смог поговорить с Шемом после его признания – даже для Первого Стража не сделали исключение. Сознавшийся преступник – отсеченная рука от живого организма Дома, пусть формально он еще жив. Ашер увидел брата только на казни. Шем был спокоен. Он принял смерть, как и положено истинному Гильяно, – с открытыми глазами.

На следующий день дон Гильяно вызвал своего старшего сына в кабинет:

– Тебе необходимо довершить правосудие. Женщина Шема Гильяно и плод их крови должны быть уничтожены. Так мы сотрем все следы преступления, совершенного против Дома.

Перед Ашером легли две фотографии: Элен и Марка. Он всматривался в лицо Элен, и в ее застывших на фотобумаге глазах прочел ответ: она сказала ему правду.

– Это я совершил преступление против крови, – признался истинный виновник, который до этого и мысли не мог допустить, что где-то на своем пути он оступился. – Это – моя женщина, а это – мой сын.

Преступление против крови считалось самым грязным и низким, стояло особняком в позорном разделе Кодекса Гильяно. Если ты выносишь кровь за пределы Дома, значит, в тебе есть то, что стремится из Дома прочь. Ты отторгаешь семью на уровне крови. Разве ты можешь считаться настоящим Гильяно? Те, кто находился во Внешнем Круге, сцепив зубы, не позволяли себе связей на стороне. Ведь они еще не владели телом, не чувствовали, как течет кровь, как бьется сердце, не ощущали дыхания. Они не контролировали себя каждое мгновение, а значит, все еще оставались полуживотными. Они не знали, насколько их тело предано Дому Гильяно. И не хотели рисковать. Но те, кто состоял во Внутреннем Круге, кто был в себе уверен, не отказывались от удовольствия развлекаться со смертными женщинами или мужчинами. Их тело было полностью подвластно им, оно не позволяло появиться потомству на стороне, не выносило кровь за пределы Дома Гильяно.

Дон Гильяно умел не терять лица, даже когда ему предстояло лишиться Первого Стража и, что важнее, одного из Гильяно:

– Мое зрение Смотрителя замутнено. Без Лучших из Лучших мы, того и гляди, превратимся в обычных людей. Я чувствовал, что кто-то из вас двоих, моих мальчиков, виновен. Но предпочел, чтобы преступник сам назвал себя. Что ж, за жизни смертных уже заплачено кровью, кровью твоего брата, кровью невиновного, ничто на свете не может быть дороже этой цены. Они останутся живы, но ты уйдешь из Дома и будешь проклят. Все из карманов на стол! – Таковы были правила ухода из Дома Гильяно – немедленно и с пустыми руками.

– Можно мне оставить нож? – спросил Ашер.

– Нож, как и все то, что ты заработал, принадлежит Дому Гильяно, а не тебе.

Ашер рискнул противоречить дону:

– Но я заслужил этот нож. И заслужил не одной жизнью. И не одним убийством. На моем ноже крови больше, чем на любом другом.

Что-то дрогнуло в душе дона Гильяно, может быть, это что-то называлось любовью, а может, он предвидел будущее:

– Хорошо, мальчик мой. Пусть нож будет моим прощальным подарком.

* * *

Если город заслуживал того, чтобы называть его своим домом, Ашер покупал дома и квартиры, чтобы в них возвращаться.

В Петербурге даже в мае острый, как нож, ветер с реки холодит лицо, а горячее солнце дышит в спину. Этот город – для героев. Хоть и молодой, а уже насквозь пропитан кровью. Все города стоят на костях, но не все способны испытывать людей, толкать их на преступления. Есть города, которые считают тебя мясом, строительным материалом для собственного благополучия, этот же ждет от тебя свершений, но подталкивает к краю, проверяет тебя на прочность, охотится за тобой и сводит тебя с ума. Жаль только, что кофе здесь не умеют готовить.

Ашер сделал глоток, хотя напиток даже по виду не походил на эспрессо. По опыту знал, что двойной эспрессо будет в два раза хуже. В утренний час в кофейне – ни одного человека. Немыслимое дело по итальянским меркам. Где-нибудь в Неаполе к барной стойке было бы не протолкнуться, на столах громоздились бы пустые чашки в густых кофейных подтеках, кто-нибудь вслух читал газету, а остальные громко возмущались пропечатанным враньем.

Но Ашер пришел сюда не за кофе, ему нужны были окна, выходящие на улицу, где оставляли на ночь автомобили жители ближайших домов с крохотными дворами-колодцами, в которых развернется смарт, но с трудом втиснется мини-вэн или полновесный внедорожник.

Он достал сигару и так глянул на подскочившую к столику девушку, что она тут же отпрянула, даже не напомнив ему, что у них не курят. Плохой кофе, да еще и покурить нельзя – слишком много разочарований для одного утра. Через рубашку ладонью он дотронулся до кольца на цепочке. Его извечная проблема, его постоянная боль.