Демоны Рая

И все, ни здрасьте, ни до свидания, ни числа, не подписи. Разжимаю пальцы, и ветер уносит листок далеко-далеко, за леса и горы, туда, где по синему морю плывет белый пароход, и маленький мальчик кричит: мама, папа, смотрите, какие огромные чайки! нет, милый, это не чайки, это фламинго, помнишь, я читала тебе о них сказку? – и мальчик молчит в восхищении от сказки, ставшей былью, и чьи-то негнущиеся пальцы – уж точно не мои – вытягивают нож из кармана, он раскрывается с тихим щелчком и вонзается в чью-то ладонь, и маленький мальчик кричит: мама! мне больно! мама-а-а-а!!! но она не ответит, она лежит и молчит и будет молчать всегда, три пули в область сердца делают молчаливыми, и ладонь неожиданно оказывается моей, и кровь на ней ярко-алая, как фламинго на фоне заката…

Так.

Я жив.

Я Петр.

У меня проблемы…

Спасибо, Елена. Ты подсказала хороший способ приводить мысли в порядок. Подскажешь еще один? А то ладонь как решето, ранки не успевают заживать.

– Пойдемте, время дорого.

– Ты не хочешь его похоронить? – спрашивает Мария.

– Зачем? Пусть мертвые хоронят мертвых, нас ждет наш путь и наше служение.

Какой хриплый голос… Словно не мой, словно чужой или словно сорван надрывным криком.

Мария смотрит на меня странно… А Даниил не смотрит вообще, отвел взгляд в сторону.

А куда смотрит Аделина, я не знаю, и не знал, и никогда не узнаю, разве кто-нибудь сломает мне шею, вывернув ее на сто восемьдесят градусов.

Сломайте кто-нибудь, а?

Я хочу наконец увидеть, какого цвета у нее глаза.

* * *

Пересекли КАД, а Зона все не кончается… Хуже того, до сих пор путь был чист – интерференция двух Зон уничтожила все ловушки, все опасные аномалии, зато теперь их впереди столько, что даже нам приходится задерживаться, расчищая путь, а любой нормальный сталкер застрелится – напишет прощальную записку, стиснет зубами дуло бельгийской штурмовой винтовки и мягко потянет спуск: пиф-паф! – и мозги полетят в небо, а душа полетит… никуда она не полетит, нет ее, души, Иоанн врать не будет; что-то я не о том, опять куда-то заносит…

Так вот, Зона… Она не кончается. И не закончится до середины Европы. Нам не туда, нам ближе – в древний город у моря, в былую столицу тевтонских рыцарей, на родину знаменитого сказочника и еще более знаменитого философа.

Путь не близкий, если что-то не придумаем, наша прогулка слишком затянется.

Я присматриваюсь к попадающимся машинам, не найдется ли что-нибудь повышенной проходимости, что можно реанимировать… Мысли Марии движутся в схожем направлении, потому что она говорит, показывая куда-то влево:

– Вон там, за деревьями, есть конюшенка, я там бывала раньше, в допотопные времена.

Допотопные… Вроде все правильно сказала, а звучит странно… Если тогда были допотопные времена, то какие же сейчас? Ветхозаветные? Какие-то еще?

– Кажется, уцелела, – продолжает Мария. – Заглянем, вдруг лошади живы? Они пройдут там, где никакая машина не протиснется. Ехать и смотреть, идти и смотреть – разница невелика, главное, что по земле.

Не чувствую там ничего живого… Но отчего бы не заглянуть? Сейчас мы пересекаем почти не разрушенный участок, могла уцелеть подходящая техника, вполне мог иметься при конюшне какой-нибудь трактор.

«Конюшенкой» Мария, явно поскромничав, назвала обширный конноспортивный комплекс. Трактора там, увы, не было, однако комплекс и вправду не пострадал – все постройки целенькие, ни одного выбитого стекла. И все, кого Потоп здесь застал – и двуногие, и четвероногие, – тоже целенькие. Как живые… Ни следа тления. То, что здесь прошло, все живое сделало мертвым, в том числе и гнилостных бактерий, и прочую микроорганику, отвечающую за разложение.

Смотрю на лошадок в стойлах – и вспоминаю Ушастика-чудотворца, «оживившего» упыриху в Волхове, накачав ее энергией. И то, как неживое и немертвое существо весьма шустро гонялось за разбегавшейся толпой. А почему бы и нет? Вновь образовавшаяся Зона прямо-таки усеяна источниками аномальной энергии, скакуны-зомби не падут вторично от «бескормицы»…

– Где тут держат упряжь? – спрашиваю у Марии.

* * *

Мы скакали.

О, что это была за скачка!

Под копытами была то почерневшая, обугленная земля, то мерзкий, пропитанный кровью снег, то волны – твердые, остекленевшие, звеневшие чистым хрусталем от ударов подков. И черная мутировавшая трава Зоны, и усыпанные непонятно чьими костями пустоши, и головешки сгоревших дотла деревень и городов, и асфальт городов уцелевших, порой даже населенных.

С лошадьми я перестарался. Переборщил, «воскрешая». Дотошно повторил манипуляции Семена-чудотворца, но не учел разницу в наших силах. Дохлые коняги были перенакачаны энергией, и она била через край: лошадиные глаза светились, словно яркие галогеновые фонари, шерсть дыбилась, окруженная искрами электростатики, копыта едва касались земли, а порой и вовсе не касались. Какие-то адские скакуны из конюшен Вельзевула получились…