Демоны Рая

Тем ценнее уцелевшее… Страсть Наташки к цветоводству, например, я не трону, хотя сам не люблю цветы, у меня аллергия на их массовое цветение. Но теплицы для реализации этой страсти никогда больше не будут строить зомбированные «роботы» с пустыми глазами и механическими движениями.

Я буду аккуратно «отступать», и одновременно покидаемые мной кластеры ее памяти будут очищаться…

Ну а опустевшие, чистые страницы книги под названием «Наталья Панова» мы с Маришей и Аней найдем чем заполнить, чем-нибудь добрым и…

И тут я обнаружил, что рановато похоронил Горгону.

Горгоны живучие, не хороните их, откопаются, – сжигайте и развеивайте пепел по ветру!

Она очнулась. И мигом, еще не открыв глаза, обнаружила мое ментальное присутствие. Отреагировала она как разъяренная львица, почуявшая на входе в логово доносящийся изнутри запах чужака и одним прыжком ворвавшаяся внутрь.

Слабое, конечно, сравнение… Горгоны гораздо опаснее львов.

* * *

Мы лежали на нашей супружеской кровати, сжав друг друга в объятиях. Словно собрались заняться сексом.

Или, наоборот, словно только что закончили заниматься. В общем и целом – да, закончили. Только что. Но поединок был не любовным… Дракой не на жизнь, а на смерть. Потому что смерть личности, «Я», «эго» – тоже смерть, не важно, что тело остается вести растительное существование.

Она пыталась меня прикончить. Любовь-морковь, если даже и была такая, накрылась медным тазом, едва Горгона обнаружила, что с ней, любимой, впервые в жизни делают то, что она с младенчества проделывала над окружающими.

И она прикончила бы меня, превратила бы в «кочан с глазами», как пленников на Новой Голландии… Она с раннего детства поднаторела в ментальных схватках, к тому же не так давно была прокачана Безумным Шляпником (я знал точно, откопав в ее воспоминаниях сцену «водного крещения», черта с два иначе бы удалось ей пробить защиту примаса Петра).

Спасли меня от растительной жизни два обстоятельства.

Во-первых, после своей недавней ментальной атаки чудовищной силы Горгоне еще предстояло восстанавливаться и восстанавливаться до лучшей формы; возможно, ей хватило бы и имевшихся ресурсов для победы, но, во‑вторых и в‑главных, наш поединок происходил на ее «территории».

Мы схватились, как два слона посреди торгующего элитным хрусталем салона, и разносили каждым движением там все вдребезги и пополам. По мере того как нарастали разрушения, противник становился меньше и слабее, но агрессивности не утрачивал…

Я победил.

И держал сейчас в объятиях плод своей победы.

Натали попыталась заговорить, едва ли осознанно… Получились не похожие на человеческий голос скулящие звуки: бессмысленное бульканье новорожденной издавала гортань взрослой женщины. На ее губах пузырилась обильная слюна, мелкие брызги полетели мне в лицо. Я выпустил ее из объятий, отодвинулся, затем встал с кровати. Натали словно того и ждала, незамедлительно обильно обмочилась – по камуфляжным брюкам и по покрывалу расползлись мокрые пятна, резко запахло мочой.

Передо мной лежал младенец в теле двадцатисемилетней женщины.

Ее мозг чист, как у новорожденного, и такой же пустой. Ничего не осталось: ни способности к суггестии, ни страсти к цветоводству, ни умения контролировать мочеиспускание… Чистый лист, вернее, чистый диск-болванка, отформатированный для записи Натальи Пановой версии 2.0.

Повозиться с воспитанием и обучением придется дольше, чем планировалось. Но за год, много два справлюсь – взрослый, полностью развитый мозг все усваивает гораздо быстрее младенческого.

А любовь к цветоводству я тебе верну, дорогая, не беспокойся. Вернее, заново открою все прелести этого занятия. Все-таки мой косяк, не сумел все сделать быстро и чисто… Вот только мутировавший физалис, сиречь кальварию, ты разводить не станешь, уж извини. Я и раньше-то недолюбливал эти цветы, а уж теперь и подавно не смогу на них смотреть, особенно на раскрывшиеся бутоны, – из каждого на меня будет пялиться убитый мной Плащ.

* * *

Но на самом деле я его не убивал…

Да, нажал на спуск и выпустил смертоносные пули, все так, – но не убивал.

Это было самоубийство.

Потому что я раскопал-таки в памяти Наташи подробности ее общения с Плащом.

Он сам подсказал Горгоне все: и время, и место, и где лежит позабытый мною «Глок» с пятью патронами, и даже посоветовал, какой текст написать в записке… И на прокачку к Шляпнику отправил ее тоже Плащ.

И если то был не суицид, то я уж не знаю, что назвать суицидом…

Зачем он это сделал? Это уже другой вопрос.

Не знаю…

Может, внезапно обнаружил, что в планах и расчетах допущена фатальная, не исправляемая ошибка, что великий замысел неисполним и изначально обречен? И застрелился от позора моей рукой?

Не знаю… Не хочу гадать.

* * *

Занятый мыслями о предстоящем воспитании взрослого младенца, а затем о самоубийстве Плаща, я чем-то занимался, но абсолютно не задумывался, что делаю… Какие-то глубинные рефлексы руководили без участия мозга моими телодвижениями.

Потом я включился. И обнаружил, что стою посреди спальни, спиной к кровати, и держу в руке некий предмет.

Вид предмета заставил меня расхохотаться.