День

— Да я и сам в последнее время думаю, что же у нас произошло на самом деле. Ты малой был, а я ведь и пионером являлся, и комсомольцем стать успел — больше полувека прожил, это тебе всего сорок годков. И крушение прежнего мира видел, где в головы вбивали — человек человеку брат. И страна на моих глазах распалась, и «братья» друг друга начали убивать, а бывшие комсомольцы в бандитов превратились. Ощущение до сих пор, что в фильме ужасов оказался, причем все оказалось жуткой обыденностью — вроде рядом жили люди, друг другу помогали, а потом многие из них оказались оборотнями, и поперла из них самая натуральная жуть. И не актер ты, а жертва этих упырей, что с тобой рядом живут. А правят бал самые настоящие мрази, что себе богатства на сотни лет нахапали. И вот сейчас сидим мы с тобой, родной городок наш совсем другим стал, не из детства он — нет радости и надежды, одно отчаяние и разруха.

Оба, не сговариваясь, посмотрели в окно. За прошедшие тридцать пять лет процветающий таежный городок с населением в десять тысяч жителей превратился в трущобы, которые ведь появились не просто так. Само население позволило это сделать, постоянно находя себе оправдание — «не мы такие, жизнь такая». Именно это утверждение и служит тем «Рубиконом», что отделяет мечты — будущее, от воспоминаний — прошлого. И вот тут большинство людей ломаются духом от этой парадигмы. Потому что считают, что во всех несчастьях виноваты кто угодно, но только не они сами. Именно животный страх есть тот инструмент, с помощью которого «переформатируют» общественное сознание — ведь люди сами выбрали путь нищеты, страданий и вечного пьянства, вороватого мэра, продажных полицейских и бандитов у власти, заколоченных окон в бывшей фабрике. И только шепчут про себя как заклинание — «кого угодно, но только не меня»…

Глава 12

Братья не сговариваясь, закурили. В комнате наступила тягостная тишина — все они прекрасно понимали, видели виды и лучшие, и худшие, и еще ощущали, что самое плохое еще впереди.

— Ты как думаешь, Саня, чем эта война окончится?

— Ничем хорошим, это уже точно. Или мы их, либо они нас, хотя наши олигархи о «договорняке» мечтают. Но уже поздно — слишком далеко все зашло. Буржуям нас надо было в девяностые давить, и все ресурсы на себя записывать — нас бы тогда голыми руками взяли — предатели у власти это все, смерть стране. А сейчас ничего не выйдет — пусть только попробуют. Живо передавим, я вообще не понимаю, что с ними возиться, уговаривать, к патриотизму взывать⁈ К стенке сотню другую поставить, и нет «пятой колонны» — исчезнет как таковая. Я тебе так скажу — прежним мир уже не будет, и те кто сейчас у власти, вскоре будут делать выбор — или они с народом, или в могилу, и пусть все свои капиталы забирают…

Младший брат рассмеялся, но затем лицо его исказила гримаса. А вот старший зло усмехнулся:

— В девяносто пятом у меня в батальоне так говорили — прежде чем брать Грозный, нужно Москву занять и всю «семибанкирщину» с рыжим прохвостом, на фонари вздернуть — «украсить» Первопрестольную. И народ сейчас иным становится, особенно такие как ты — с войны вернувшиеся. И мэр с бандитами своими, и полицаи его купленные, явно бояться стали. Уже «распальцовку» не устраивают, притихли — то тут одного, там второго на отсидку направляют, и люди такой подход только приветствуют. Пора коррупцию изводить, раз уговоров не понимают.

— На фронте это понимают, — мотнул головой брат. — Сейчас нужно штрафбаты формировать, и всю сволочь в окопы, под дроны. Ворье только так унять можно, иначе не выстоим — тяжело воевать, когда в тылу сплошной бардак, который предатели создают. Сталин бы не церемонился, недаром всех в тридцать седьмом году ' подчищали'.

— На такое не пойдут, брат — у нас 35 лет капитализм, ворье у власти укоренилось, везде деток и внуков поставили у рычагов власти. А они сейчас тихий саботаж ведут, перемены для них нож острый. Но уже боятся — раньше посты делали, высказывались, а как реальные срока стали отвешивать, притихли. А тех кто сбежал, обратно не принимать — пусть на европейских помойках подвывают. Не понимаю, чего их амнистируют…

— Сейчас не тридцать седьмой год, иначе сами промеж себя передеремся на счастье «натовцам».

— Так в «евросоюзе» и так радуются — стравили нас насмерть, сотни тысяч погибли, и счет так на миллионы пойдет. А они будут оружие и боеприпасы поставлять, наемникам счета оплачивать, и такую войну могут вести до последнего украинца, Зеля ими с потрохами куплен,