День 21

– Прости, я сорвался. Мы все были напуганы тем, что случилось с Ашером и Октавией, и я не знал, что еще делать.

– Я понимаю, – мягко сказала она.

Они оба остановились. Хотя свет дня угасал, Уэллсу не хотелось спешить в лагерь.

– Может, немного отдохнем? – спросил он, указывая на участок земли, особенно густо поросший мхом.

– Конечно.

Они уселись и замолчали надолго. Уэллс смотрел прямо перед собой, на исчезающие в сумерках силуэты деревьев, пока они не стали почти неразличимы во тьме. Он перевел взгляд на Сашу, и оказалось, что она смотрит на него. Уэллс давным-давно не видел ни у кого такого выражения. С тех самых пор, как они с Кларк сидели вместе на смотровой палубе и обменивались новостями за день, зная, что не поделились бы этим больше ни с одним человеком во всей Вселенной.

– Это не твоя вина, – нарушила молчание Саша. – Ты делал то, что считал самым правильным, чтобы защитить их всех. Нелегко принимать такие решения, я знаю. А еще я знаю различия между тобой, когда ты стараешься быть лидером, и тобой, когда ты становишься обычным парнем.

– Как забавно, что ты это сказала, – удивленно проговорил он.

– Что именно?

– Что ты видишь разницу между мной-руководителем и мной-личностью.

– Я сказала не «личностью», а «обычным парнем», – поправила Саша, и в ее голосе слышалась улыбка. Над их головами розовели цветки одного из странных светящихся деревьев, словно в его лепестках запутались закатные лучи.

– Ну я немного повысил себя в должности.

– Личность, конечно, на ступеньку выше по сравнению с просто парнем, – насмешливо, с деланой серьезностью сказала Саша. – Я, правда, не уверена, что эти существа принадлежат к одному виду.

Уэллс протянул руку и легонько дернул ее за прядку струящихся по плечам черных шелковистых волос:

– Я пока даже не решил, принадлежим ли мы с тобой к одному виду.

Усмехнувшись, она игриво хлопнула его по плечу и пододвинулась ближе.

– И все-таки, почему это забавно? – спросила она.

Уэллс почти забыл, с чего начался разговор, настолько заворожили его эти глаза, сияющие в вечернем свете.

– Да просто я всегда точно так же думал о своем отце. Вот он – Канцлер, а вот – мой папа. И это два совершенно разных человека.

– Я прекрасно понимаю, о чем ты, – тихо сказала Саша. – Когда твой папа прилетит на Землю, он будет гордиться тобой.

«Если прилетит», – подумал Уэллс. Грудь защемило уже привычной болью, и он промолчал.

– Смотри! – Саша показала рукой на темнеющее небо, туда, где бесстрашно зажглась первая звезда. – Загадай желание.

– Желание? – переспросил Уэллс, не уверенный, что правильно расслышал ее слова.

Саша снова протянула руку к небу:

– Когда появляется первая звезда, принято загадывать желание.

Уэллс повернулся к Саше, подозревая, что она шутит, но ее лицо было искренним. Наверное, это какой-то обычай наземников, понял он, ведь если бы звезды исполняли желание тех, кто живет в космосе, его, Уэллса, жизнь была бы совсем другой. И мама была бы жива. И никто никогда не подстрелил бы отца.

В любом случае, он ничего не терял, поэтому закрыл глаза и загадал было, чтобы отец прилетел на землю, но понял, что сказал бы об этом сам папа: Non nobis solum nati sumus. Поэтому он загадал другое: «Хочу, чтобы Беллами нашел Октавию и чтобы мы могли жить в мире с наземниками».

Он снова посмотрел на Сашу, которая, в свою очередь, с легкой улыбкой смотрела на него.

– Хочешь узнать, что я загадал? – поддразнил он девушку, но та решительно замотала головой:

– Нет уж, – в ее голосе звучал протест, – нельзя никому говорить свое желание. Это тайна.

Уэллс много чего знал о том, как хранят тайны. Чего уж там, учителя у него были превосходные.

* * *

Уэллс никак не мог забыть о том, что отец солгал. Всю неделю после дня рождения он внимательно следил за тем, что говорит и делает Канцлер, в надежде, что какая-нибудь незначительная деталь объяснит, зачем папе понадобилось врать насчет заседания Совета. Но ничего подобного не случилось. Отец по-прежнему выходил из дому в одно и то же время незадолго до того, как настроенные на суточный цикл лампы переходили в дневной режим, прогоняя темноту, и возвращался как раз перед тем, как мать отправлялась в постель (в последнее время она сильно уставала). Папа целовал ее в щеку на ночь и проверял, как Уэллс сделал домашние задания. Мать шутила, что, когда отец говорит «Как твоя контрольная работа», он имеет в виду «Я люблю тебя и горжусь тобой». Уэллс знал, что отец действительно допоздна засиживается на работе, потому что неоднократно тайком пробирался к канцлерскому офису и прижимался ухом к двери. Каждый раз его бешено колотящееся сердце успокаивалось, потому что из кабинета доносились то звуки споров в Совете, то звон чашечки, которую папа ставил обратно на блюдце, отхлебнув глоток чая.

Почему же тогда Уэллс не мог избавиться от ощущения, будто отец что-то скрывает… что-то серьезное?