День Ангела

И он пошел через остывающий парк, запутанными переулками и улочками, в шаверму к Дэну. А в кармане у него трофейный «Ролекс», который Никитушку чуть с ума не свел, упорно отсчитывал секунды, минуты, часы, которые вприпрыжку, шагом, ползком двигались к зиме, к финишу года, двигались слепо, необратимо и неотвратимо, будто там медом намазано. «В городе N зима скоро выходы все и входы завалит…» И время будет рыть сквозные ходы и норы в сугробах и вгрызаться в лед, и нет ничего упрямее времени в его нежелании возвращаться в рай…

— М-да, — молвил Дэн. Глянул на свое бородатое отражение в черном зеркале Никитушкиных очков, разглядел выползающий из-под узкой оправы фингал, налил пива и двинул кружку Никите. — Микстурки, сын мой? Живой водицы?

— День, Гуру, был трудный, — промямлил Никита. Языком он еле ворочал и сползал с высокого табурета у стойки. — Насесты у тебя… Дай, что ли, орешков для поддержания организма. В вертикальном положении.

— Кушай и расти большой, — пододвинул орешки Дэн и занялся своей кухней. Повеяло восточным базаром, раздышавшийся за день печной жар колобродил, шалил, поигрывал и покладисто пропекал лепешки. Никите виден был кусочек кухни, и он, созерцая, тянул носом пряные ароматы, отогревался и оживал.

— Воды без газа! — послышался рядом гадкий знакомый голос. Чего только не намешано было в этом голосе: и ехидство, и злобность, и насмешка. И не в меру приправлена была эта начиночка самоуверенностью. — Воды без газа! — потребовал Георгий Константинович Вариади, известный как Пицца-Фейс. Он налил в стакан воды из запотевшего с холоду пузырька, намешал в стакан белого порошочку, отхлебнул, посмаковал, проглотил и уставился на Никиту, жестко щурясь, словно пытаясь выжать елей из недозревших своих зеленых оливок.

«Опять», — обреченно подумал Никита, невольно застонал, замотал головой и разворошил пальцами склеившиеся от парикмахерской химии стриженые иголки. Сил бежать не оставалось. И наплевать. В кармане с ослиным упрямством тикал «Ролекс», будто тележку вез, отщелкивая копытцами дорожные камешки. И Никита чувствовал, что все три времени сейчас на его стороне.

— Кхе-кхе! — изобразил кашель Пицца. — Какая встреча! Ка-ак-кая встреча! А я уж и не чаял. Я думал, некто с крыши навернулся и рассыпался на молекулы. Я думал, впору панихиду заказывать, простив грехи. Я по мобильному-то названиваю-названиваю, а там все девушка отвечает. Але-але, мол. Я вежливо интересуюсь, а где, девушка, наш Никитушка, а? А девушка отчего-то сердится и отвечает, что какой-то там Никитушка вовсе не ее и нечего трезвонить, отвлекать занятых людей. Ну ладно, думаю. Жаль мальчика. Значит, все-таки. И откладываю в особый кармашек денежки на заупокойную службу и иду по своим делам. Захожу по дороге выпить водички и кого же я встречаю? Ага, именно Никитушку, живого и здорового, но в темных очочках. Напяленных, надо полагать, ради маскировки. Какой же я теперь делаю вывод, когда некто предстал предо мною во плоти? А такой: Никитушка телефончик скинул и ушел в подполье. Наркокурьер недоделанный. Я ж тебе, дубине, объяснял: никакой наркоты. Мало ли какие порошочки бывают. Этот очень даже полезный. А потому дорогой. А из-за тебя, засранца, мне пришлось за спасибо обеспечивать порошочком половину кое-какой силовой структуры. И теперь тебе, засранец, придется отрабатывать.

Никита молчал и ерошил волосы, почти не слушая монолог Пиццы-Фейса. Так ему не нужен был сейчас Пи-Эф, так не нужен и надоел, что занавесить бы его ну хотя бы этой пластмассовой скатеркой со столика. Глаза бы не глядели на плоскую физиономию бывшего приятеля.

А Пицца открыл кейс, достал оттуда диск в плоской прозрачной коробочке и бросил на стойку перед Никитой.

— Вот, — раздраженный упорным Никитиным молчанием, недовольно ткнул он пальцем в диск, — вот. Взломаешь эту программку, скинешь мне со скриптами и — минус четверть долга. Цени мою доброту, сыне.

И поскольку Никита упорствовал в молчании, продолжая неприличным образом скрести в голове, Георгий Константинович вскипел и плюнул кипятком:

— Ты что, не понял, шмаровоз?! Не слышу ответа! И с тебя еще два центнера капусты. Те, что ты от меня в «Лимузине» получил. Не отдашь быстро, пойдут проценты. Будешь знать, как сердить папу Пиццу.

Никита оставил, наконец, в покое свои волосы, сыграл на барной стойке «Собачий вальс» и сказал Георгию Константиновичу:

— Отвали.

— Не понял! — свирепо зашипел Пицца, и из сердцевины зеленых оливок полез красный перчик.

Никита вздохнул, сунул руку в карман и выложил перед Пиццей-Фейсом «Ролекс», невозмутимо шевелящий стрелками. Пицца подтянул к себе часы пальцем за ремешок и умолк. И стал худеть на глазах, разглядывая сияющие циферблаты. Ну такая штучка! Удавиться можно за такую штучку! Он вздохнул, всхрапнул, подумал секунду, дрогнул толстым мизинчиком, слегка отодвигая от себя часы, сморщился и фальшивым голоском приемщика в ломбарде проблеял:

— Фигня. Китайская штамповка. Четыреста рубликов красная цена такому барахлу.

— Как скажешь, — равнодушно ответил Никита и потянул «Ролекс» к себе.