Лиза, вчера я была на концерте Александра Вертинского в «Ренессансе». Лисснера там не оказалось, но доктор Рабе говорит, что завтра Вертинский опять будет петь в этом ресторане, и завтра Лисснер уж точно появится, потому что завтра суббота. По субботам и воскресеньям здесь, в «Ренессансе», собирается исключительно русская публика, а Лисснер дружит с белыми эмигрантами, говорит по-русски и большой поклонник Вертинского. Про самого Вертинского здесь тоже ходят сплетни, и некоторые считают, что он советский шпион. Я так волновалась, что сейчас, может быть, встречу Лисснера, что самого Вертинского поначалу видела как в тумане. На сцену вышел очень высокий, худощавый, густо напудренный, в ослепительной рубашке и смокинге, по-прежнему манерный, но очень постаревший человек. В Париже он был совсем другим. Сидящие в зале неистово ему захлопали. Он наклонил свою небольшую птичью голову, призакрыл глаза, давая зрителям возможность успокоиться, потом вскинул руки с очень длинными выхоленными пальцами и сказал тонким голосом, как всегда очень сильно грассируя:
– Памяти моей покойной сестры: «Кокаинеточка».
Это та самая песня, которую мы с мамой слышали когда-то в Париже, а потом еще на пластинке, так что я помню ее наизусть.
Ты не представляешь себе, что тут началось! Одна из дам, всхлипывая и вскрикивая, сорвала с себя кольца и бросила их на сцену. Потом выскочил какой-то господин и поставил у ног Вертинского перевитую цветами корзиночку, в которой спал крошечный мопс. Некоторые аплодировали стоя. Много лет назад, когда на парижском концерте он пел эту свою «Кокаинеточку», кто-то из зала спросил его, правда ли, что его сестра умерла от кокаина. Он признался, что правда, и вдруг рассказал, каких трудов ему стоило самому освободиться от этой привычки. Я до сих пор помню даже те выразительные подробности, которые мелькали в его рассказе: о том, что кокаин разъедал слизистую оболочку носа и у многих кокаинистов обмякали носы, о галлюцинациях, главным действующим лицом которых был почему-то Пушкин, о диких страхах, продолжавшихся до тех пор, пока он не встретился со знаменитым психиатром Баженовым, молча вынувшим из его кармана коробочку с кокаином и выбросившим ее в корзину, после чего все сразу и кончилось. Помню, как мама наклонилась тогда к моему уху и сказала: «Не верь ему, Настя. Все врет».
Вертинский сильно постарел, и вчера в «Ренессансе» я увидела как будто совсем другого человека, на которого напялили смокинг Вертинского и научили так же вскидывать руки, закрывать глаза и грассировать, как он. Мы просидели почти до двенадцати. Завтра придется идти опять и, может быть, слушать опять «Кокаинеточку».
Елизаветы Александровны Ушаковой
Париж, 1960 г.
Сегодня, когда Вера привела ко мне Митю, я отозвала ее в кухню и молча показала ей Ленины тетради. Она изменилась в лице, но ничего не сказала. Какая выдержка!
– Ведь вы же все знали! – сказала я ей.
Она посмотрела на меня какими-то ослепшими глазами:
– Вы тоже
Анастасия Беккет – Елизавете Александровне Ушаковой
Шанхай, 1939 г.
Я узнала Лисснера с первого взгляда. Он расположился за крайним от дверей столиком. С ним была очень хорошенькая, вся фарфоровая китаянка. Лиза, я поняла, что имел в виду Патрик, когда писал мне, что Лисснер похож на Уолтера. Это особые люди, особая порода. В них есть какая-то оледенелость. Помнишь, как в Тулузе вдруг выпал густой снег, и мы обрадовались, слепили с тобой снежную бабу во дворе, а мама залила ее водой, и она покрылась ледяной коркой. Мама тогда сказала, что так она дольше простоит, а потом добавила, что и люди бывают замороженными и тоже поэтому дольше живут.