День ангела

Тогда он просто сгреб меня в охапку и понес наверх. Я подумала, что если бы он сейчас со всего размаху бросил меня в этот гулкий, как колодец, лестничный пролет, то было бы лучше всего. В квартире у него оказалось холодно. Уолтер положил меня на диван, накинул плед, а сам сел рядом.

– Я бы оставил тебя здесь, – сказал он, налив себе виски в стакан. – Ты – маленький furet,[53] ты прогрызла мне сердце. А может быть, ты раньше была моей дочкой. – Он коротко засмеялся. – Такие папаши, как я, всегда спали со своими дочками. Что ты затихла? Я думаю, что мы живем не один раз, а очень много. Сначала я – Уолтер Дюранти, потом – еще кто-то, какой-нибудь булочник или пожарный. Могла у пожарного быть, скажем, дочка? У меня болит здесь. – Он потер переносицу. – Такое вот: у-у-у-у! И по всей голове! Когда я беру тебя, мне сразу легче. Другие женщины слиплись в голове, как леденцы. Я их не помню.

Он выпил залпом и налил еще.

– Я никогда никого не любил, – сказал он хрипло. – Но это нормально. Я не притворялся. Ни с кем, никогда. И с тобой. А зачем? Мне нравилась женщина, я ее брал. А ты меня перехитрила. Я больше не хочу никого, кроме тебя. Другими уже не наешься. Что ты сделала со мной, а?

– Замолчи!

– Твой муж хотел испортить мою репутацию. Глупо. В политике все решают деньги. Так было и будет. Миру наплевать на этих мужиков. Да пусть хоть сгниют! А мне нужна ты.

Он встал на колени перед диваном, на котором я лежала, и положил лоб на мою руку. Лоб его был таким горячим, что прожигал меня через кофту. Потом он оторвался, поднял голову, и я удивилась: он плакал.

– Я напился, но так даже лучше. Он увезет тебя. А ты без меня жить не сможешь. Ты не сможешь спать с другими, потому что ты моя.

У него начал заплетаться язык, он плеснул себе еще виски и судорожно проглотил.

– Я бы оставил тебя здесь, мне наплевать на твоего Беккета, но она тебя задушит. Не в Беккете дело, а в ней.

Я поняла, о ком он говорит. Об этой своей домработнице.

– Я хотел здесь жить. Потому что мне хорошо. Все ходят пешком, а я езжу на машине. Мне наплевать на их режим, я свободен. Сначала мне было совсем хорошо. Китаец приносил порошок. А Катерина сперва даже не оставалась ночевать. Она говорила: «Ой, что вы! Нельзя!» – Он всплеснул руками и запищал, передразнивая Катерину. – У нее такая вот грудь. О-о какая! И когда она пришла ко мне, у нее из груди все время капало молоко. Она мне сказала, что это у нее всегда так. Она – как корова. Не женщина, ты понимаешь? Корова.

– Зачем мне все это?

– Зачем? А вдруг я сегодня умру? Там ничего нет. Ни там и ни здесь.

– А вдруг это я сегодня умру?

Он расхохотался:

– Ну, нет! Я тебе не позволю.

– Ты меня не любишь! – Я оттолкнула его. – Если бы ты любил меня…

Он сморщился.

– Ну, «если бы»! «Если бы» пускай тебя другие любят! А я без тебя не могу. При чем тут любовь? Это голод.

Меня всю передернуло, когда он сказал «голод».

– Катерина меня зарежет, если я захочу удрать. Она на меня доносит, но пусть. Здесь все доносят. Я был в Кремле и ел вместе со Сталиным. Он маленький, дряблый, а нос у него в гнойничках.

Я попыталась встать, но он резко отбросил меня на подушку.

– Лежи. Я хочу с тобой спать. Сегодня ты будешь спать здесь.

Нужно было спросить у него, зачем приходил Патрик. Но он сам заговорил об этом.

– Твой Беккет совсем еще маленький мальчик. Он сказал, что он меня убьет. Подумай: убьет! Все хотят моей смерти. И этот твой… как его?.. муж? Тоже хочет.

Он вжал меня в спинку дивана, а сам лег рядом и вдруг заснул. Он был очень пьян, я никогда не видела его таким пьяным. Теперь я могла бы уйти. Но я никуда не ушла. Мне вдруг стало так хорошо рядом с ним! Так блаженно тепло от близости его тела. Я лежала не шевелясь. Минут через десять он, не раскрывая глаз, стащил с меня платье.

Утром он сам отвез меня домой. Мы ни о чем не говорили дорогой. Он был мрачным и только сказал мне, что у него дико болит голова. Когда мы подъехали к моему парадному, он спросил:

– Ты уверена, что хочешь вернуться к Беккету?

– А куда мне деваться? – спросила я.

Лиза, если бы в эту минуту он предложил мне остаться с ним, я бы осталась. Он пожал плечами и ничего не ответил. Я поднялась по лестнице, открыла дверь своим ключом. Патрика не было. Он не ночевал дома. Сейчас десять часов утра. Я написала тебе все, больше нечего. Варвара сегодня выходная.

Вермонт, наше время

Кто-то ходил по коридору, грохоча ногами, потом кто-то невидимый вкрадчиво засмеялся за окном – так близко, как будто засмеялась сама сирень, от запаха которой давно одурело все в комнате, и стол, стулья, книги казались надушенными.

Они лежали обнявшись, прикрытые простыней. Было очень тепло.

– Покажи мне фотографию, где ты в детстве, – попросил Ушаков.

– А у меня ничего нет, – ответила она, – только вермонтские.

– Ну, покажи вермонтские.

Она встала, вытащила из ящика стола пакет с фотографиями, вытряхнула их на кровать, и они начали рассматривать вместе.