День ангела

Конечно же, это и был его ангел.

Матвея охватило блаженство. Первый раз он услышал голос своего ангела, немного стыдливый и хрупкий, но страстный. Сразу после крика наступила прозрачная тишина. Вокруг кто-то двигался, подтаскивал носилки, мерил ему давление, заглядывал в глаза и щупал пульс, сам же Матвей продолжал улыбаться. Улыбающегося, его заботливо прикрыли белым облаком, положили на другое облако, потемнее, и он, задыхаясь от нежного смеха, поплыл по широким взволнованным волнам. Вокруг были люди, но, кажется, с крыльями.

– Вы птицы? – посмеиваясь, спросил Матвей.

Прежде ему никогда не приходило в голову, что в мире все так восхитительно прочно: и люди, и рыбы, и птицы, и звери. Все очень легко заменяли друг друга, все были подобны, болели, рожали, и пух на горячем затылке младенца всегда ровно тот же, что пух на цыпленке.

Во всем, о чем сейчас, уютно закутавшись в белое облако, вспоминал раздавленный юноша Матвей Смит, было разлито тепло. Никто никого не хотел убивать, и все согласились с тем, что живут здесь недолго, но нас очень много, и скоро родятся другие – не хуже, – а те, кто помрут, никуда не исчезнут, поскольку исчезнуть нельзя – все в порядке, – и все мы внутри глубочайшего вздоха, а Тот, кто вздохнул, – Он уже не отпустит.

Пока Матвей дремал, радуясь своим легким сияющим мыслям, приводившим его к неторопливому решению какой-то извечно прекрасной задачи, условия которой были предельно просты, а все слагаемые так прочно и верно слагались друг с другом, что было давно окончательно ясно, какая должна быть получена сумма, – пока он дремал, осторожно качаясь, светло улыбаясь спасительным мыслям, его родная младшая сестра Сесилия, высвободившись из объятий любимого ею теперь человека и выскользнув из комнаты этого человека под предлогом того, что ей необходимо разыскать брата и объясниться с ним, лихорадочно набирала и набирала номер мобильного телефона Матвея и губы кусала от скверных предчувствий.

Она побежала в свой корпус, надеясь, что он, может, ждет ее в корпусе, но перед дверью стояли двое полицейских – один помоложе, другой совсем старый, и у того, кто был совсем старым, оказалось такое доброе лицо, что, взглянув на него, Сесилия сразу заплакала. Плачу ее никто почему-то не удивился, словно так было и задумано, что она все поймет, а поняв, заплачет. Старый полицейский, морщась своим очень добрым лицом, осторожно взял Сесилию за локоть и начал объяснять ей, что Матвей находится в больнице и состояние его критическое, но нужно во всем полагаться на Бога, и нужно, наверное, переодеться (Сесилия так и была в своем этом мокром и беленьком платье!), чтоб ехать немедленно к брату в больницу. Всхлипывая и кусая губы, Сесилия схватила свою сумочку, накинула на плечи первую попавшуюся кофту и, как ребенок, уцепившись за руку старого полицейского, такую горячую, словно он только что гладил белье раскаленным утюгом, села в полицейскую машину.

Машина была уже со всех сторон окружена перепуганными учащимися русской школы, которые находились в том общем, на редкость слаженном состоянии, возникающем среди людей, одинаково застигнутых врасплох огромным несчастьем и потому не успевших выработать своего, отдельного ото всех и глубоко личного к нему отношения. Тонкие, как травинки, девочки с растрепанными волосами и крепкие, как молодые деревья, мальчики в веревочных сандалиях стояли беспомощно и обреченно, оборотив к полицейской машине свои молодые, тревожные лица, и тот островок, на котором недавно – минуту назад – все они веселились, тот маленький остров, который был жизнью, а лучше сказать, представлялся им жизнью, как будто бы вдруг затопило водою, и он опустился на дно океана.

Анастасия Беккет – Елизавете Александровне Ушаковой

Лондон, 1937 г.

Лиза, прости, долго не писала тебе. Я много работаю, живу по-прежнему у тетки. Еще месяц назад я была уверена, что Патрик вот-вот позовет меня к себе, но эта надежда оборвалась. Опять он в самом пекле. Я рассказывала тебе, что после Германии он поехал в Маньчжурию, откуда вскоре перебрался в Китай, где идет жестокая и кровавая война. Слава богу, что он пишет мне довольно часто и, кажется, ничего от меня не скрывает. Сейчас он в Нанкине и работает там в составе интернациональной бригады, которая спасает китайцев. Все время молюсь за него и думаю о нем с нежностью и страхом за его жизнь. Я чувствую, что сейчас наступило какое-то особенное время для нас обоих, и Бог вновь соединяет нас. Но при этом я ощущаю, что все мы – не только мы с Патриком, но все мы, все люди, весь мир, – стоим на пороге чего-то ужасного.

Отрывок из письма Патрика Беккета Анастасии Беккет

Нанкин, 1937 г.