День Астарты

— Наверное, что-то можно, поскольку что-то же приводит тебя в состояние боевого бешенства, известного нам из легенд о воинах-берсерках с родины твоих предков.

— О! — Чубби хлопнула его ладонью по пузу, — Есть история о реальных берсерках!

— Я, разумеется, с удовольствием ее послушаю, — ответил Микеле, — Завтра утром, мы пройдем с тобой на проа до коралловой отмели за восточным берегом, забросим там донки, сядем на поплавке с сигаретой и кофе, и ты мне ее расскажешь. Но это завтра утром, если ты не возражаешь. А сейчас мы попробуем выяснить, что случилось.

Экс-майор военной разведки грустно улыбнулась и развела руками.

— Милый, зачем что-то выяснять? Все и так понятно. Меня с позором вышвырнули с любимой работы. Перед этим, я декаду посидела в клетке, откуда в эпоху Конвента выходили только на дайвинг в пластиковом мешке со щебенкой для веса. Для меня голосовали расстрел, но голосов не хватило. Мне очень доходчиво объяснили, что я социально-опасна, и интернировали меня на полтора года в 20-мильном радиусе. Я мотивированно расстраиваюсь, или все это должно было меня развеселить?

— Завтра… — ответил Микеле, — … Там, на отмели, мы с тобой поймаем самого тупого лангуста, оторвем ему голову, и вместе трахнем ему мозги. Как тебе эта идея?

— От тебя трудно что-либо скрыть, — вздохнула она, — Дело, конечно, не только в этом, хотя, и это не подарок. Главное, мне обидно и стыдно, что я вела себя, как последняя засранка в отношении тебя и наших девчонок. Из-за меня ты поехал на эту гребаную войну… Мне страшно подумать, что могло бы… В общем, не хочу об этом.

Микеле протянул руку и почесал ей чуть ниже лопаток. Чубби изящно выгнула спину дугой, как потягивающаяся кошка, и громко мурлыкнула от удовольствия.

— Это все давно прошло, — сказал он, — Мы закрыли эту тему, когда я приезжал к тебе в каталажку, и ты поила меня какао из раритетного котелка, и мы вспоминали основы камасутры, а болваны-преторианцы на вышках страдали от черной зависти. Если ты помнишь, мы пришли к выводу, что эти эпизоды завершились для нас в явный плюс. Иначе говоря, нам здорово повезло. Правда, 25-го мы порядком понервничали, из-за голосования ВМГС, но ты и раньше влезала в рискованные игры, нам не привыкать.

— Я больше не буду, честное-честное слово! — сказала она тоном маленькой девочки, которую мама застукала за сомнительными экспериментами с горючим и спичками.

Микеле снова почесал ей спину, на этот раз вдоль позвоночника.

— Это не порицание, а предисловие, — пояснил он, — Я очень хорошо знаю, как ты себя ведешь, выскочив из капкана. Если бы ты налакалась шнапса, или если бы ты вдруг потащила нас всех на какой-нибудь гала-концерт на Самоа или на Фиджи, то я бы ни капли не удивился. Но тут другое. А значит…

— А значит? — вопросительно повторила за ним Чубби.

— … А значит, ты еще не совсем выскочила из капкана, — договорил он, — и я почему-то надеюсь, что я тот человек, который может тебе помочь. А ты, почему-то, пытаешься избежать моей помощи. Возможно, ты просто не хочешь впутать меня в рискованную ситуацию, но опыт показывает, что если запахнет жареным, то я все равно впутаюсь.

Чубби взвесила в руке ковшик, черпнула воды из бака, и плеснула на плиту. Раздалось громкое шипение, и комнатка наполнилась полупрозрачной завесой горячего пара.

— Микки, — задумчиво произнесла она, — Большой пушистый Микки, который хочет все знать. Самый любимый, самый чудесный, самый уютный Микки, который, из-за моих служебных дел, все время влипает в истории…

— У тебя теперь нет служебных дел, — заметил он, — А если кто-то в правительстве или в военных структурах думает иначе, то я добьюсь, чтобы суд закатал его на каторгу еще дальше, чем Журо и Андерса. На какой-нибудь плавучий трэшер в самой жопе нашего океана. И не на полтора года, а на десять. Я слышал: из спецслужб не уходят, но это не про тебя. Я говорю вполне серьезно, и про суд, и про трэшер. За мной не заржавеет.

— Микки, это другое, клянусь Фреей!

— Что — другое?

— Вообще, другое, — ответила она, — Настолько другое, что даже ты, со своей огромной умной головой, вряд ли сможешь это вообразить. Я вот не могу, и не знаю, кто может.

— Это уже переходит все границы! — возмутился Микеле, — Я не знаю, кто и что может вообразить, зато я знаю, что у любой такой херни есть конкретный автор. Он должен сидеть со своими великими идеями на трэшере, в куче говна! И он будет там сидеть!

— Дался тебе этот трэшер… Микки, пожалуйста, не лезь в это!