День четвертый

Она обошла кровать со смятой постелью. Между стеной и кроватью валялось одеяло, из-под которого выглядывала пара ног с посеревшими ступнями. Вскрикнув, Алтея отшатнулась, налетев на тумбу умывальника, отчего на пол упала женская косметичка.

Через мгновение в каюте, морща нос от вони, появился охранник.

– Что там такое?

– Идите сюда, – прошептала она. – Смотрите.

Пока он осматривал место происшествия, она внимательно следила за его лицом. Но вот охранник в ужасе отшатнулся и схватился за рацию.

– Центральная, ответьте. Центральная!

В ответ слышалось только шипение и потрескивание. Он стукнул по рации кулаком.

Алтея не могла оторвать взгляд от этих ног. Они принадлежали женщине, и она поймала себя на том, что вспоминает, как бабушка в детстве говорила, что с мертвого человека нужно как можно скорее снять обувь, чтобы ее вес не мешал ему в путешествии на небеса. Плохо соображая, что делает, она протянула руку, чтобы стянуть одеяло, но охранник положил ладонь ей на плечо. Рука у него была такая горячая, что жгла кожу.

– Погоди.

Он залез на кровать, перегнулся и аккуратно приподнял край одеяла с головы женщины, открыв россыпь волос соломенного цвета. Наклонившись, он проверил пульс у нее на шее, а потом осторожно опустил одеяло на место.

– Она мертва? – шепотом спросила Алтея.

– Да.

Несколько секунд они стояли в тягостном молчании. Затем охранник откашлялся.

– Я должен выйти и попробовать поймать сигнал. – Голос его смягчился. – Сможешь побыть тут некоторое время сама?

Она кивнула.

– Ни к чему не прикасайся.

Он заторопился к выходу, оставив Алтею наедине с трупом. Волосы у нее на затылке зашевелились от страха. Она закрыла глаза, снова перекрестилась, а потом впервые за много месяцев начала молиться.

Сестры по самоубийству

Элен решила, что в том, что на борту не так много тех, «кому за шестьдесят», есть свои преимущества: им с Элизой уступили шезлонги, тогда как все остальные в их месте сбора должны были как-то устраиваться на полу. Ей было достаточно удобно, но при этом она не могла обойтись без общества. Рядом с местом, где сидели Элен и Элиза, расположилась группа мужчин и женщин, агрессивно флиртовавших друг с другом, борясь за центр внимания. Самый шумный из всей компании, тридцатилетний парень с комплекцией регбиста и двумя ангельскими крылышками, прилаженными к волосатой спине, все сокрушался, что в такой момент не работают бары.

– За этим ведь люди и ездят в эти хреновы круизы, или не так? – бубнил он. – Чтобы побухать и повеселиться. И если наша посудина собирается повторить судьбу «Титаника», я хочу надраться по полной.

Еще одна супружеская пара, американцы, напоминавшие двух гигантских сварливых жаб, громко жаловались всем, кто готов был их слушать, и твердили, что в жизни больше не поплывут на кораблях «Фоверос». Элен видела их несколько раз в столовой, где они заказывали все, что было в меню, и при этом ни разу не поблагодарили официанток.

А еще с ними был Джако – человек-оркестр, исполнявший маримбу/рок/регги (по обстоятельствам), – который как раз фальшиво заканчивал свою акустическую интерпретацию хита «Бони Эм» «На реках вавилонских». Он прибыл сюда минут двадцать назад, вероятно, посланный Дамьеном, чтобы отвлечь пассажиров от идеи бунта, пока они будут дожидаться освобождения из места сбора. Похоже, Джако нисколько не угнетало, что никто не обращал на него ни малейшего внимания. На самом деле, насколько поняла Элен, привычка к всеобщему игнорированию стала частью его профессии. Она встречала его на корабле всюду – то он был ведущим на вечере памяти Майкла Джексона, то околачивался в задних рядах на караоке… Она перехватила взгляд Элизы, и они дружно похлопали. А он, словно в наказание за их великодушие, затянул свою убогую версию «Тюремного рока» Элвиса Пресли.

– Какая досада, что в наши дни не требуется, чтобы в случае крушения музыканты тонули вместе с кораблем, – едко заметила Элен, и Элиза рассмеялась.