День числа Пи

Я решил попробовать, как Валя. Писать музыку не от рук, а головой. Без инструмента. Доделал самостоятельную по русскому и ушёл из класса: нас отпускают, если раньше сделаешь.

Сел на подоконник, достал нотную тетрадь и стал писать. Какое солнце! Кажется, скоро совсем весна. Да, и мелодия появилась в голове! И я стал думать, как её гармонизовать. То есть какие аккорды подойдут. Неужели я не смогу элементарную партию фортепиано придумать? Пусть несложную, надо же с чего-то начинать! Сначала подписал буквы: тоника, доминанта. Шестая ступень.

…А потом я увидел их в окне. Его видно издалека: как он руку одну подгибает куриной лапкой, как он смешно ходит зигзагами. И как Т. ему в глаза заглядывает. Он вещает, а она слушает. Тоже, значит, раньше с русского ушли и вышли на школьный двор. Солнце, совсем тепло. Вот и Моцарт без куртки и без шапки. Ушки свои заморозит драгоценные.

Тьфу.

Не нужна мне никакая Валя. Чего она, в самом деле, не исправит свои зубы? И брови! Ведь это нетрудно. И спина у неё кривая. И вообще, я всё это время думал не про Валю, а про то, как я перестал думать о Т.

Это как не думать о белом медведе.

Вот я идиот. Ещё думал, музыку пишу. А сам рисую три тюльпана в вазе и горжусь. Как ребёнок из детского сада гордо несёт свой альбом раскрытым, чтобы краски не смазались (и чтобы все видели). Вот такой я композитор.

* * *

У мамы вдруг вечер свободный – это редко бывает, в последнее время она чуть не ночью приходит. А тут – ура, и главное, она не уткнулась в компьютер, а потащила меня кататься на роликах. В общем, уже тепло, снег растаял – многие на роликах. Мы с мамой, кажется, в прошлом году совсем не катались, всё не до того было. И так хорошо! И можно ничего не говорить, просто едешь рядом, и всё.

…И тут на меня чуть не налетел Моцарт! В миллиметре от моего носа махнул рукой и помчался дальше. Я не уверен, что он вообще меня заметил.

– Это из вашего класса мальчик? – спросила мама. – Тот, который…

Я думал, она скажет: странный. Не совсем нормальный. Проблемный… или как его назвать, мама же не скажет – псих?

– …который все олимпиады выигрывает?

Тьфу. Мама-то откуда это знает?!.

Мы ехали по дорожке, Моцарт промчался и исчез. Людей мало, потому что понедельник. И тут прямо перед моим лицом – белое облако, тьфу! Липкое! Я налетел на сладкую вату у кого-то в руках. Какая гадость! И вкусная.

– Да! – ответил я. – Олимпиады! Все!

Почему, как только Моцарт возникает в моей жизни, сразу неприятности?

Мама охнула и тут же начала хохотать. И девушка, в чью вату я впечатался, тоже.

– Можно я тебя на телефон сниму?

Ну почему это так смешно, если мордой в торт? Или в вату?

…Мама показала мне фотографию, и я понял, почему это смешно. И мы смеялись втроём, вместе с этой взрослой девушкой; мне неловко было поднимать на неё глаза, и я смотрел только на юбку: такая юбка у неё красивая, жёлтая. Особенный какой-то цвет.

А потом купили и мне сладкую вату – с пяти лет ни разу не ел.

Скорее смешно, чем вкусно.

* * *

Я иду на специальность, опаздываю. И тут позвонила Лида. Так странно, я не хотел отвечать; но вдруг что случилось?

…Да, случилось.

– Глебу не могу дозвониться… Байрона убили.

Я первые секунды не мог сообразить, кто такой Байрон. Слово знакомое: певец, актёр? Или знакомый кто-то? «Нет, я не Байрон, я другой». Вспомнил. Лида чего там, совсем с ума сошла?!.

Тьфу, это же Лидин кот. Чёрный, хромой и с мерзким характером. Руку мне разодрал как-то, я играть не мог. Стоп, при чём тут рука: его убили?!.

– Я сейчас приеду! Слышишь? При-е-дуу! – ору я в телефон.

Лида рыдает.

Я на ходу отправляю смс отцу, что я у Лиды. Потом пишу Герде, что меня не будет. Без объяснения, она поймёт: раз меня нет, значит, что-то важное.

…Лида сидит на скамейке во дворе. Её трясёт. Я стягиваю с плеча виолончель, отдаю Лиде свою куртку; она сначала не попадает в рукава, а потом я удивляюсь, что они ей длинные.

– Он там, – шепчет Лида, – за скамейкой.

Я смотрю на Байрона и тут же отвожу глаза. Кажется, камнем его. Вот и кусок кирпича рядом валяется. Вот гады. Гады! Кто это сделал?!.

Не могу смотреть. Но и Лида не может; а у меня есть преимущество. У неё линзы, а у меня очки. Я их снимаю – некуда деть, цепляю за ремень. Чтобы не видеть. И подхожу к Байрону. Что делать, как?..

Мне жарко, даже взмок. Снимаю рубашку, остаюсь в футболке; в рубашку заворачиваю кота. Достанется мне за испорченную вещь, но ладно. Нет, очки всё-таки надо, а то земли не вижу, и руки заняты, и кот… кот?..

– Лида!

– Что, ну что, – шепчет она.

– Он живой! Он дышит! В ветеринарку надо, срочно!

Лида мечется: «Что же я раньше!..» – не может найти в своём телефоне ни ветеринарку, ни такси. Я даже злюсь на неё: ну как так можно, взрослый же человек! И я не могу достать свой телефон – кот же, руки заняты! Боюсь шевельнуться, выдыхаю и медленно, максимально чётко говорю ей:

– Лида! Открой контакты. Да. В строке поиска пиши: «ве-те-ри-нар», – я вдруг слышу себя со стороны. Как будто не я говорю, а мой отец, когда всех воспитывает. Вот же ужас.

– Нет, ничего нет, – бормочет Лида.