День денег

– За угол, за банку консервов и бутылку вина! И при этом считаешь себя интеллектуалкой. И при этом смеешь говорить про любовь! Да ты не знаешь, что это такое и никогда не узнаешь, потому что у вашего поколения атрофирован тот орган, которым любят!

– А каким? – поинтересовалась Мила и посмотрела куда-то в направлении своих ног.

– Мразь. Сучка мелкая. Подстилка богемная.

– У вас богатый словарный запас. Вы поэт в душе, я всегда это знала. Но вы поэта в себе убили. Зачем?

Это поколение ничем не проймешь, думал Парфенов о Миле и заодно о сыне Павле и о многих других, общаться с которыми неприятно, поскольку все они напускают на себя независимый вид пофигизма, скрывая этим несостоятельность и пустоту своих мыслей и чувств!

Но Миле он не стал этого говорить (метать бисер!), он поступил мужественно: молча вышел. И, спускаясь по лестнице, похвалил себя за мужество.

А Мила полежала, доела яблоко, встала, налила стакан воды, потом достала давно на этот случай припасенный пузырек с таблетками: они были разные, она собирала их несколько месяцев, большей частью – транквилизаторы. От них, говорят, будто засыпаешь…

Она высыпала таблетки на ладонь и горстями забрасывала в рот, запрокидывая голову, как у куста в солнечном саду горстями сыплют в рот смородину, и так же при этом морщась, хотя таблетки были абсолютно безвкусными.

Глава тридцать третья, являющаяся продолжением тридцать второй

Парфенов перед тем, как прийти домой, завернул в рюмочную на Ульяновской и выпил полстакана водки. Не для того, чтобы успокоиться. Не для того, чтобы горечь залить. Не потому, чтобы укрепить себя в мужестве перед разговором с женой. Не оттого, что просто хотелось выпить (впрочем, хотелось). Ему требовалось подогреть в себе радостную энергию освобождения. Вы говорите, не вникая в смысл своих слов, руководствуясь только настроениями! – думал он о Миле, об Ольге, о сыне Павле и о многих других, так вот и я не хочу утруждать себя взвешенностью речей!

Дома его встретили вкусные запахи.

Ольга и Павел обедали на кухне.

– Повадился родителей обжирать! – сказал Парфенов Павлу. – Или дома жена не кормит?

Павел округлил глаза и засмеялся, а Ольга сказала:

– Папа у нас седня выпимши. Ему покуражиться хочется.

– Вот именно, – не отрицал Парфенов, сам налил себе супа, начал есть и как бы между прочим положил на стол билеты.

Павел взял их.

– Саратов-Москва-Владивосток транзитом! Вот это поездка! – сказал он.

– Что это? Твоего любимого губернатора переводят во Владивосток? – спросила Ольга с улыбкой.

– Я сам себя перевожу. Уезжаю.

– Почему во Владивосток-то? – спросил Павел.

– А подальше от вас, – сказал Парфенов. – Надоели вы мне.

Наступила пауза. Павел отца просто не понимал, потому что никогда его таким не видел, а Ольга думала о том, что муж, давно не любящий ее, нашел какую-то себе пассию, наверняка красивую и молодую, и вот уезжает навсегда. Почему-то во Владивосток. Может, она из Владивостока… И Ольга, давно готовившая себя к чему-то подобному, оказалась не готова. Но вида не подала.

– Что ж, скатертью дорога, – спокойно сказала она. – Надолго едем?

– Навсегда.

– Нет, но почему? – таращился Павел, сразу утративший обычный свой лоск и ставший похожим на того круглоглазого карапуза, которого Парфенов двадцать лет назад любил к потолку подбрасывать.

– Я ж говорю: мне все тут осточертело! Вы в том числе. Что смотришь, сынок? Ты не уважаешь меня, ты считаешь, что я в коридорах власти пристроился пол языком мести, разве не так? Ты давно не любишь меня, я давно не нужен тебе. Равно как и тебе, – отнесся Парфенов к Ольге. – Но я не в претензии! Какие претензии, если я вас тоже давно не люблю, родные мои. Вы мне надоели. Мне скучно с вами. Я иссяк для семейной жизни. Что, так и буду вертеться, хитрить, любовниц на стороне искать?

Ольга издала легкий звук, показав глазами на сына.

– Да брось ты! – махнул рукой Парфенов. – Он не маленький! Если он сам не трахает подруг своей жены – и надо ж такую уродину отыскать! – то он последний дурак!

– Ну знаешь!.. – начал было Павел, но Парфенов пресек:

– Не будем! Не будем лицемерить. Простимся спокойно и достойно. Кстати, Оля, я знаю, у тебя с деньгами нет проблем, но все-таки на первое время… – и он выложил пачку денег.

Павел присвистнул:

– Ты что, банк ограбил?

– Очень может быть. Ну, слезы прощанья будут? Не будет слез. Очень хорошо.

Парфенов и впрямь не увидел слез прощанья. Он видел только растерянность. Но сожаления, печали, потрясения – не увидел он. И понял с горечью, что прав: не любят его давно ни жена, ни сын. И – не надо.

Но вот быть дома до поезда – невыносимо. Он, в сущности, простился, ему тут больше нечего делать.

Куда пойти?

Есть Роберт, друг по работе и другим делам, он тоже сегодня свободен. Надо позвонить ему.

Парфенов позвонил.

Ответил приятный баритон друга Роберта, всегда спокойного, знающего цену вещам и людям.

– Здравствуй, Роба, – сказал Парфенов. – Я тут во Владивосток уезжаю.

– Очень хорошо, – сказал Роба. – И сколько надо выпить, чтобы поехать во Владивосток?