День Дьявола

– Где ты встретила его?

– В России.

– Ты была в России?!

– Да, год назад. Мы совершали небольшое… как бы это сказать… лесбиянское турне. Мне противно об этом вспоминать. Там было три тетки, совершенно отвратных, которым захотелось дикой экзотики. Латинскую Америку они уже облазили вдоль и поперек. От Африки они шарахались, как от огня, потому что боялись подцепить там какую-нибудь заразу. И они поехали в Россию. Они заплатили мне, чтобы я поехала с ними, потому что я была единственным более или менее нормальным человеком в их компании. Без меня они перегрызлись бы за три дня. А так все эти их дерьмовые разборки достались мне.

– Тебе понравилась Россия?

– Да. Я не понимала вашего языка, но нигде больше я не видела таких людей – сумасшедших, иногда опасных, но естественных. И часто добрых. Мне показалось, что в России не любят геев и лесбиянок. И из-за этого Россия понравилась мне еще больше. Мне было стыдно там, что я таскаюсь в обществе этих теток, у которых на лбу написано, что они – лесби. В первый раз в жизни мне стало стыдно, что я делю постель с женщиной. И мне был приятен этот стыд. Мне показалось, что я начинаю становиться самою собой.

– А эти двое животных? От которых я тебя вытащил? Как ты могла связаться с такими ублюдками?

– Я не собиралась с ними трахаться, – быстро сказала Лурдес. – Они идиоты. Мне пришлось сделать так, потому что у меня не было денег, ни единой песеты. Я даже обрадовалась, когда один из них подошел ко мне. Они совершенно не ориентировались в Испании, они не знали языка. Они вообще не понимали, где они находятся, и что где-то могут быть правила не такие, как в том в том хлеву, из которого они выползли. Их было очень просто обмануть. Я хотела получить от них деньги, хотя бы сотню баксов, и улизнуть.

– Через окно в туалете?

– Да. – Лурдес нервно закурила. Как видно, воспоминания о том дне тоже не доставляли ей особой радости. – Ты помешал мне. Когда они увидели тебя, они запсиховали. Они поняли, что что-то идет не так. Они сорвались с места раньше, чем следовало. Я осталась без денег. И меня чуть не убили. Из-за тебя, тореро.

– Теперь я понимаю, почему ты написала это на зеркале…

– Спасибо тебе, Мигель. – Она смотрела на меня и пыталась улыбнуться. Рука ее едва заметно дрожала, и пепел с сигареты сыпался на скатерть. – Я была дурой. Я переоценила себя. А, может быть, у меня нет опыта в таких вещах. Я – неопытная мошенница, они все равно не дали бы мне денег. Ты был прав, Мигель. Извини.

Она сидела, и курила, и молчала. И я молчал, думал о том, что все только начинается, и как здорово, что она оказалась такой земной, и вовсе не такой уж сильной, как показалось мне сначала, и от этого она была мне только ближе, со своей неустроенной жизнью и душой, ищущей тепла. И еще я думал о том, что мы, кажется, начали понимать друг друга. И о том, что все у нас еще будет, будет. Я смаковал эти минуты, последние минуты в преддверии счастья. Я сам не верил, что мне наконец-то повезло.

Это были последние часы. Но никто не знал об этом.

8

Между тем бесконечный день медленно катился к своей развязке. Летом Парк работает до полуночи, и я надеялся, что в прохладе вечера наконец-то обрету спокойствие, народ разойдется и я мирно поужинаю с моей девушкой в ресторане с хорошей кухней, и поброжу с ней по аллеям Джунглей, и мы спрячемся где-нибудь в тропических зарослях и будем просто лежать на земле, и смотреть на звезды сквозь покачивающиеся острые листья бамбука.

Выпил я в течение дня изрядно. Мне нужно было немного успокоить свою нервную систему – очень уж много свалилось на бедного меня в течение одного дня. Однако, не могу сказать, что я был пьян. Более того, я был совершенно явно, неприлично трезв. Ничто меня сегодня не забирало – даже виски.

Мы много говорили с Лурдес. Темы любви мы больше не касались, это слишком будоражило нас обоих. Мы наложили негласную табу на эту тему – до поры, до времени. Нам нужно было познать друг друга. И этот момент, el tiempo de felicidad y dolor [130], был у нас впереди.

Я рассказывал ей что-то о своей жизни, она мне – о своей. Мы приземлились в заведении, которое называлось "Ла Косина дель Мар", сидели за столиком на открытой веранде на берегу озера, в Древнем Риме. Я уже заказал какую-то рыбу, обсудив предварительно ее достоинства с официантом. Я даже спросил у официанта, свежая ли рыба, и он крутил головой, стараясь понять мою шутку, и вежливо уточнял, что именно я имею в виду, ведь если рыба несвежая, сеньор, то ее нельзя есть. И мы подняли свои бокалы с вином, и громко чокнулись, и я поздравил Лурдес с возвращением, когда вдруг я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я повернулся вправо и увидел Цзян.

Я совсем забыл про нее.

Она стояла, прислонившись к колонне. Руки ее нервно теребили большой цветок розы, обрывали багровые лепестки и роняли их на пол – как большие кровавые капли. Слезы текли по лицу Цзян, и губы ее кривились, как у плачущего ребенка.

Взгляд у нее был такой… Мне стало страшно. Я уже видел такой взгляд – в тот день, когда она отдубасила Элизу.