— Потому что если он был бы ровный, то чем меньше в нем оставалось бы воды, тем медленнее бы она вытекала, и тогда нельзя было бы узнать правильное время. Вот уже около четырехсот лет, как один человек, по имени Аменемхет, изобрел такие часы, и с тех пор ими пользуются во всем Египте.
К Нахту подходит Птахмес и, протягивая ему какие-то вещи, говорит:
— Вот тебе отвес и дощечка, Нахт! Давай выберем себе места, пока еще не пришли жрецы и учитель.
— Хорошо, — отвечает Нахт и берет у Птахмеса принесенные им предметы.
— Что это такое? — спрашивает Сети.
— Сейчас увидишь. Иди за нами и смотри!
Нахт и Птахмес смотрят на небо, о чем-то советуются и наконец садятся друг против друга.
— Мы должны сидеть с Птахмесом так, чтобы от моего глаза через его голову шла как будто прямая линия к Бегемотихе. Понимаешь, Сети? — объясняет Нахт брату, продолжая вглядываться в звезды.
Сети садится рядом с Нахтом. Тот держит в одной руке расщепленную дощечку, а в другой палочку, к концу которой нитью привязано грузило. Это и есть отвес. Нахт смотрит в щелку дощечки. Он держит отвес так, что через щелочку можно видеть нить этого отвеса, нить такого же отвеса, что держит Птахмес, и крайнюю звезду Бегемотихи[21]
.— Подвинься немного вправо, Птахмес, — говорит Нахт. — Вот хорошо. Теперь я знаю, что за тобой — север, а за мною — юг. Тут и будем потом сидеть. Положим здесь наши отвесы и поставим светильники. Тогда мы сразу же найдем наши места, когда придет учитель.
— Хорошо. А вот, кажется, он уже идет!
Юноши быстро оборачиваются и склоняются в поклоне. Сети прячется в самый темный угол и тоже низко кланяется.
Когда он поднимает голову, то видит, что на крышу вошли несколько человек. Здесь и учитель Нахта — Райя, высокий, худощавый писец лет пятидесяти, и его помощник Неферхотеп, и группа жрецов. К своей большой радости, Сети замечает и знакомую фигуру старого Ани.
Из своего уголка Сети видит, как садятся Нахт и Птахмес, а недалеко от них — Инени и Гори, как учитель Райя и Неферхотеп проверяют, правильно ли они сидят; мальчик видит, как молча, такими же парами рассаживаются жрецы.
Один только Ани не садится; он подходит к широкой каменной ограде, окружающей крышу, и, опираясь на нее, устремляет взгляд в небо.
Все тихо. Изредка то Нахт, то Инени что-то пишут на лежащих около них свитках, и опять тишина.
Сети становится скучно. Он тихонько выходит из своего уголка и крадется вдоль ограды к южной стороне крыши, подальше от взрослых, чтобы им не помешать.
Облокотившись на ограду и подперев голову руками, он долго смотрит вдаль. Красота ночи охватывает его, он с наслаждением вдыхает прохладный воздух и смотрит то на яркие звезды, то в глубокую темноту внизу.
Но вот на его плечо мягко опускается рука, и тихий голос старого Ани произносит над его головой:
— Ты пришел сюда с братом, сын мой? Это похвально. Хорошо привыкать к звездам с юности!
Сети даже не успевает испугаться — так бережно и ласково говорит с ним старый писец, так приятно чувствовать на плече его сухую, но теплую и дружескую руку.
Они оба некоторое время молчат, потом Ани протягивает руку вперед и спрашивает:
— Знаешь ли ты, сын мой, что находится там, впереди нас?
Маленький Сети соображает, что старик указывает на юг, и говорит:
— Там почти весь Египет, господин, там и Он, и Абджу[22]
, и Уасет, а совсем далеко — Нубия.— Хорошо, сын мой. А теперь идем сюда.
Старик, слегка опираясь на плечо Сети, ведет его к западной стороне крыши и, снова протягивая руку вперед, спрашивает:
— А что находится там?
После первого удачного ответа Сети уже уверен, что он правильно разбирается в окружающем пространстве, и поэтому он отвечает, не колеблясь:
— Там Меннефер, господин, там великие пирамиды.
— Так, правильно. Пойдем дальше!
Сети уже сам идет теперь к северной ограде крыши и, не дожидаясь вопроса Ани, говорит:
— А там болота и Великое Зеленое море.
Старый писец долго стоит молча и потом задумчиво говорит:
— Обширна и богата наша страна! Обильна она и хлебом, и плодами, и скотом. Не сосчитать ни рыб в Ниле, ни птиц в его зарослях, ни газелей и антилоп в пустыне. Велики и сокровища наших гор — прекрасные камни, золото, всякая руда. Искусен наш народ — далеко славятся наши ткани, стекло, папирус и иные изделия…
Старик замолчал, потом продолжал совсем тихо;
— Но как же ты беден, как же ты обездолен, народ мой! Непосильны тяготы твои, невыносимы твои страдания. На твоей плодороднейшей земле тебя мучает голод, и вместо радости от изобилия ее плодов ты не осушаешь слез…
Старый писец, по-видимому, совсем позабыл о мальчике, на плечо которого он все еще опирается.
А мальчик жадно, всем своим существом вслушивается в горькие слова старика, так неожиданно повторяющие его собственные мысли, на которые он так и не нашел ответа.
А что, если Ани сможет ему ответить? Ведь он самый ученый и умный! Спросить его?
Сети решительно поднимает голову и негромко произносит:
— А как сделать, чтобы никто не страдал, господин?