День гнева

Притихшей вереницей иноки потянулись в нижний двор. После освещённой церкви в нём было непроглядно и как-то не по-земному, даже не по-зимнему холодно. Словно не только тепла — воздуха не осталось. Сказано в отречённых книгах, что меж землёй и райскими чертогами лежат такие пустые, знобящие и чёрные пространства, что множество душ не в силах преодолеть их без помощи архангела Михаила. Не тот ли надмирный холод просквозил ныне тёплый покров земли за грехи озверевших людей? Глаза не скоро привыкли к ночи, в ней стали проступать очертания Святой горы, затем — стены и башня перед нею, а по другую сторону, в направлении Никольских ворот, прорисовались сучья тополей, привычно замерцал Кровавый путь... Осторожное дыхание людей заполнило безжизненное пространство, в нём стало различаться некое перемещение, но не воздушное, а... иное. Сгустков тьмы. Они покруживались, опадали, как тени в воде вослед проплывшей, просквозившей рыбной стае. Движение сопровождалось звуком, подобным дрожанию отпущенной тетивы, но та трепещет не дольше, чем прободённое стрелою сердце, а этот отзвук висел над монастырским двором, над тополями и стеною неумолчно и мучительно. Всё, сказанное Сергием, и увиденное, услышанное не вызывало у Неупокоя ни удивления, ни недоверия, как будто он от этой ночи памяти Филиппа и ждал чего-то странного, непостижимого. Как будто —ему уже не в первый раз пришло сравнение — душа апостола, прозревшего божественные тайны, скрытые от других, в ночь памяти своей надламывает перегородку между мирами и вмешивается в жалкие человеческие дела. Зачем, зачем?..

   — Оттуда шли, — указал Сергий на Святую гору. — По-над стеною, сперва к Нижним решёткам, потом к Никольской. И след остался, братие!

Верно, по указанному пути стелилось гаснущее свечение, прямо на глазах никнущее, тающее. И было в нём что-то такое чужое, неприятное — от изжелта-фиолетового цвета до диких изгибистых форм и каких-то выростов, выбросов на границе с тьмой, — что руки сами потянулись ко лбам, творя крестное знамение, и захотелось поскорее вернуться в церковь под защиту привычных, постижимых образов и звуков. В христианском учении есть сокровенные разделы, куда дерзали проникать немногие вроде апостола Филиппа. Он-то догадывался, что мир, Вселенная гораздо больше и страшнее той тёплой сферы, что ограничена влиянием Святого Духа. Спасение и заключается в том, чтобы душам людей стесниться в ней. За нею — такие хладные беспредельности, даже Христу недоступные или чуждые, что духовные части наши, по грехам залетев туда, навеки гаснут или употребляются для непонятного и жуткого... Там их забудет Бог!

   — Угодники за нас! — произнёс Тихон так неожиданно и зычно, что всех пробила дрожь. — Не ведаем, что за огонь пожрёт заутра наших врагов. Тайны мира — не по нашему уму. В одно верую, что — пожрёт!

Он всех повёл к пролому. Там стали тесно, слыша шевеление и дыхание соседа. Никогда прежде Неупокой не подпевал церковному хору, даже «Господи, помилуй» редко повторял, оберегая свою молитву. Теперь и у него вырвалось, как у всех: «Не остави нас в человеческое предстояние, Пречистая Владычице, но прими моление раб своих, скорби убо обдержат нас!» С каждой стихирой в небе всё теплее проявлялись звёзды, а чуждое и странное, все эти тени и неземное свечение уплывали, переваливались за стену во вражеские станы...

Рассвет был тих и мучительно долог. На стенах маялись и мёрзли, а из венгерских шанцев не раздалось ни выстрела, ни крика. Живы ли супостаты, изумлялись иноки, или «етеры в белых ризах» уморили их?.. Но только солнце розовым пальцем коснулось снежного надува на башенном шатре, из венгерской траншеи полезли толпы — по сотне, по три сотни, и в ту же минуту шесть пушек грохнули по пролому крупным дробом. И по укосинам верхних площадок, по настенному палисаду и зубцам застучали, плющась и врезаясь, пули.

И всё же белоризые пришельцы помрачили рассудок венгров. Их действия в тот день поражали нелепостью. Главная странность — не был использован пролом. Зря пушкари палили зелье, втридорога закупленное в Риге. Конечно, Нечаев постарался: сосредоточил в проломе столько стволов, что нападавших встретила не каменная, а как бы железная стена, утыканная десятками смертоносных жал.