День гнева

Старик. Ты ученым не станешь. Рабочий.

Юноша. Опять рабочий?

Старик. Да.

Юноша. На Михельсоне?.. И жить у Гавриловны в дому?

Старик. Какая там Гавриловна?! У нее дом отберут. Завод у Михельсона тоже. Все станет нашим. Но ты рабочий.

Юноша. А в песне поется: "Кто был ничем, тот станет всем". Ты что же, не старался, не хотел подвиг совершить или что-нибудь?

Старик. Еще как! Революция началась, только и думал, что героем стану, все меня будут знать.

Юноша. Вот и я мечтаю. Мы тут про подвиг думаем все.

Старик. Ну правильно. Твои мечты, которые сейчас, и есть мои молодые мысли. Но не получилось.

Юноша. А почему? Ты расскажи, как прожил.

Старик. Семья... Как прожил? Семья, дети - три сына. Только они погибли, все мои сыновья. (Плачет.)

Юноша (тихо). Ты что, отец?..

Старик. Видел-то их совсем мало. Почти ничего такого и сделать для них не мог особенного. Таня училась после гражданской, стала медиком, врачом. Выучилась, надо ехать в Среднюю Азию на трахому. Тогда многие заболевали глазами. Слепли. По городам, по улицам нищих незрячих - не протолкнуться. Потом на оспу в Поволжье - эпидемии подряд шли, целыми деревнями лежали. С холерой тоже боролись. Тогда от холеры помирали тысячами.

Юноша. Сейчас мрут.

Старик. Про это и разговор... В Белоруссии тоже была - там лихорадки болотные косили народ.

Юноша. А ты?

Старик. А я здесь, в Москве. Дома. Один на все. Со смены с завода идешь, в очередях настоишься. Пришел, мальчишек потрепал по голове одного, другого... А дров наколоть, печь растопить, поесть приготовить, постирать. Да бригадмил - с бандитами, с хулиганьем бороться, милиции помогать. Да субботники, да воскресники. Сыновья росли сами. Потом сорок первый год, война. Смотрим с Танюшей - они уже в шинелях. Первым Павел пошел - такой красивый, высокий, как бывают молодые парни. И один за одним: "До свиданья, папа, до свиданья, мама". Но не случилось того свидания.

Юноша. А дальше что?.. Бобылем остался?

Старик. Дальше?.. Дальше в сорок четвертом на лестнице звонок. За дверью девушка в гимнастерке, взгляд суровый. "Вы Павел Иванович?" - "Ну я". - "Мы с Павлушей вместе служили в части..." Зашла и вдруг плачет. Убивается, слова сказать не может. Мне бы самому плакать, а я ее утешаю. Выплакалась: "Ладно, пойду..." - "Куда ты пойдешь, оставайся, квартира большая..." - "Я, - говорит, - замуж никогда не пойду". "Почему, - говорю, - не идти? Неужели фашисты так над нами наиздевались, что детей в России больше не будет?" И в сорок пятом тоже звонок. Парень. Этот про Колю рассказывал, младшего. Фотографии принес, ордена. Сам из Ленинграда, у него там все близкие погибли в блокаду... "Оставайся, места хватит..." "Ладно, останусь..." Теперь замминистра. Дочку Танюшей назвал - ну в честь нашей Тани. От среднего, Гриши, тоже приехали. Опять набралась квартира, детские голоса зазвенели. Но сынов моих нет.

Юноша. А жена?

Старик. Таня?.. Она врачом на фронте. В окружение попала с ранеными. И фашисты ее убили.

Юноша. Слушай! Вот к нам в отряд питерские влились, с Нарвской заставы. Девчонки там две. Одну Татьяной звать - глаза с поволокой. Я все время об ней думаю. Это что же, она и есть?

Старик. Она.

Юноша (горячо). И мы поженимся?.. Скажи, поженимся!! Она за меня пойдет?

Старик. Поженитесь. Только я тебе говорю, ее фашисты убьют. В сорок первом.

Юноша. А с кем же это опять война? В сорок первом году? Кто на нас пойдет?

Старик. Фашизм.

Юноша. Это кто - мировая буржуазия?

Старик. Она.

Юноша. Мы-то здесь ждем - вот-вот всемирная революция грянет по всем странам... Скажи, а ты воевал в сорок первом... то есть мне воевать?

Старик. Не пустили.

Юноша. Не пустили? Как?

Старик. Не пустили, на заводе оставили сталь варить. Металла-то сколько требовал фронт? Каждый бой - кровь и металл, кровь и металл. Любую победу сперва в цехах надо было добыть. Не думай, что в тылу сахар, - техника всей Европы на нас шла. Работали, у станков падали. В литейном жара, окна плотно закрыты, чтобы светомаскировку не нарушать. Берешься заднюю стену печи заправлять - порог высокий, лопата веская да брикеты килограмм по десять, побольше полпуда. Точно не кинешь, по дороге все рассыплется. Перед открытой дверцей задерживаться нельзя - сожжет. Надо быстро подойти, размахнуться, кинуть и тут же уйти. С такта сбился - ничего не выйдет... И плавки долгие были - не то что теперь. Намотаешься у мартена, еле ноги держат, ждешь, пока металл поспеет к выпуску. Случалось, когда авария, неделями не уходили с завода. Две смены отработаешь, часа три прикорнул в красном уголке, и опять... Но силы-то откуда? Паек военный, голодный, да и того не съедаешь, потому что дети...

Юноша. Какие дети? Твои сыны на фронте.

Старик (кричит). А чужие дети?! Напротив, на лестнице, солдатская вдова молодая, Верочка, в конторе работает где-то. Двое - вот такие крохи ходят бледненькие. Как же утерпеть, не подкопить им кирпичик хлеба, не занести хоть раз в неделю?.. Эх! (Плачет.)

Вступает мощный аккорд музыки.