День гнева

— Страшная история. — Антинори останавливается и присаживается на капот, чтобы дать юноше подальше уйти. — Я знал его родителей, как примерных христиан, приличных людей и хороших родителей.

— Родителей!? — Вскрикнул Маритон, памятуя, что в Информакратии весь институт семьи находится под строжайшим запретом, а слово «родитель» одно из самых мерзких оскорблений, за которое можно получить реальный срок. — А как такое возможно? Это же запрещено.

Флорентин чуть улыбнулся, выдавив нечто похожее на улыбку, показывающую хандру и лёгкую хитрецу:

— Разве? Ты лучше скажи это тем, кто живёт поодаль от «Круга Интеллекта», как ты его называешь. Там законы Информакратии лишь формальность, которую поддерживают кровью и жестокостью воинствующие инфо-культы и патрули Киберариев. И они это знали… его родители — обычные мужчина и женщина, которые любили друг друга и Гильермо плод этой любви. — Внезапно Флорентин переходит к более напористой риторике, отчего Маритон шелохнулся. — Пойми, даже посреди нищеты и голода они оставались людьми, любящими друг друга и своего сына. Они не сделали ничего плохого, никому, но богопротивные твари, проповедующие о власти и диктатуре интеллектуально-одарённых, решили иначе. Четырнадцать лет назад они ворвались в дом его родителей и решили доказать истинность своих дикарских поверий. На глазах жены они сначала избили мужа дубинками, отбили все органы, а потом, вкатив дозу обезболивающего, засунули в стеклянную ванную с кипятком, заставляя её наблюдать, как он варится живьём. А бедную девушку освежевали, растерзали и насалили на пику, оставив её тело посреди разрушенной площади, в глубине трущоб. В назидание остальным, кто решит завести семью.

— А Гильермо?

— Мальчика вовремя забрали сердобольные соседи, избавив от просмотра казни и «справедливого воздаяния», — гневается Флорентин. — Но прокормить и содержать его они не могли, поэтому привели ко мне. — Речь священника становится всё более спокойной, хоть и изобилировала нотками недовольства, но до неприязни не доходила. — С тех пор весь приход заботился о нём… весь приход.

— Как он перенёс потерю?

— Никто не говорил ему, о том, что случилось с его родителями. Но Гильермо догадывается. Он насмотрелся столько жестокости, и знает, что случается с теми, кто пытается идти против системы. Поэтому, я думаю, что он понимает, как всё произошло.

— Это… печально. — Роняет Маритон.

— Ну что ж, теперь ты понимаешь, что все мы кого-то потеряли, — поучительно произносит Антинори. — Не один ты лишился чего-то ценного. Все, все мы понесли тяжёлые утери, но не пали духом. — И приложив руку к плечу Маритона, священник произносит. — И ты постарайся не потерять себя.

— Видно трудно быть божеством в этом мире, когда твои дети творят такие зверства? — мрачно вопрошает мужчина, начиная идти дальше в бивак.

Флорентин тяжко, с холодом в серых глазах на это отвечает:

— Ты не представляешь, как трудно быть Богом в этом проклятом мире.

Двое мужчин продолжили идти, зайдя прямиком на импровизированную стоянку. Маритон скоротечно оглянулся и увидел перед собой пару лежанок, представляющих собой грязные куски ткани, сшитые меж собой. На них миро сопят люди — мужчины и женщины, своей комплекцией напоминающие выходцев из голодного края. Маритон не ужаснулся, когда его глаза увидели облик бывших програманн, но душа по-человечески заскрипела. Истощённые лица, на которых изображены все краски мучительного воздействия долгого недоедания и стресса, а конечности очень похожи на ноги и руки живого мертвеца — такие же бледные и худые. А на коже не самая приятная одежда — лохмотья из старых, поистине эпохальных одежд, которые готовы вот-вот разойтись на прогнившие нити. Большие пиджаки и объёмные штаны, приобрётшие серые оттенки из-за давней потери краски. Но это одни из самых лучших одеяний, которое может позволить себе трущобный житель, ибо подавляющее большинство, как подметил Маритон, ходит в неописуемых кусках и обрывках полотнищ ткани, которой только придали такую форму, чтобы она могла лечь на тело и укрыть его от стихий.

Но есть те, кто не спит, а готов и дальше бодрствовать. Помимо Гильермо, Флорентина и Маритона это двое мужчин сурового вида — длинные и широкие чёрные густые бороды на широких лицах, покрытых сетью царапин и ссадин, необычайно широкие тела, укутанные в старые обношенные церковные балахоны, утянутые толстой нитью. Среди двух бугаев, расположился неприметный Гильермо, и на фоне их он неимоверно мал и беззащитен. Сильное удивление постигло Маритона, когда он увидел двоих внушительных парней, чья комплекция сильно отличается от щуплого и хилого телосложения остальных людей. И от того сильного удивления Маритон встал, как вкопанный, не в силах продолжить ход, когда Антинори уже начинал садиться в полукруг вместе со всеми.

— Чего застыл, — один из них заговорил тихим, но уверенным и властным голосом, а его язык тяжёл и обрывист. — Али нас испугался?

— Нет, брат, — внезапно заговорил другой. — Я по глазам вижу, что он диву дался, завидев нас.