День гнева. Новая сигнальная [сборник Литрес]

– Ловко, да? – Лин Лякомб победно посмотрела на присутствующих, потом повернулась к картине. – Удивительно, что можно иметь дома вот такое сокровище. Это облагораживает. Как-то совершенно меняет человека. Лично я уже не могу жить так, как жила раньше… Между прочим, от чего он тут отрекается – святой Петр? Напомните-ка, Пмоис.

Представитель фирмы набрал в легкие воздуху.

– Тема картины, – он заговорил сразу и без передышки, как будто читал по учебнику, – столкновение человека, носителя высокого гуманного идеала, с жестокой правдой действительности. Апостол Петр отрекается здесь от Христа, как бы осуществляя высказанное вечером пророчество: «Еще трижды не пропоет петух, и один из вас предаст меня». Душевная драма, которую переживает Петр, обусловливается необходимостью сделать выбор: либо предать своего уже арестованного учителя, либо самому оказаться под стражей. Молоденькая служанка, поднеся свечку к лицу Петра, говорит: «И этот был с Христом из Галилеи». Воин в шлеме, готовящийся отпить вино из фляги, поднимает голову и с подозрением смотрит на старика. На лице апостола, застигнутого врасплох, выражается мучительная борьба. Его одухотворенные черты контрастируют с грубой и жестокой физиономией римлянина, а юное лицо девушки как бы образует переходную ступень между этими двумя. Резкое противопоставление света и тени на холсте подчеркивает драматизм происходящего.

Наступило молчание.

– А эту служанку он писал со своей знаменитой Саскии, – пояснила хозяйка.

– Н-не совсем, – замялся плечистый, – Саскии тогда уже не было.

– Ах да! Точно, – поправилась Лин. – С этой второй своей жены… Как ее?

– Хендрикье тоже не было. Она умерла раньше. Картина датируется тысяча шестьсот шестидесятым годом… Видимо, какая-то случайная натурщица.

– Ну правильно, – согласилась Лин. – Тысяча шестьсот шестидесятый. Естественно, никого уже не было… Но все равно. Я просто сама не своя, с тех пор как этот шедевр у нас в доме. Подлинник Рембрандта! Я уже вся изревелась. – Она достала из кармана платочек и вытерла глаза. – Вчера поднялась сюда одна, сижу реву и все думаю: «Великий, неподражаемый Рембрандт. Он стоял перед этим самым холстом, и перед ним была Саския…» То есть думаю: «Он стоял перед этим самым холстом, и перед ним была случайная натурщица». Часа два просидела. – Хозяйка внезапно повернулась к Чисону: – Знаете, чего мне это стоило?

– Конечно, – сказал Лех. Он уже приспособился к манере Лин Лякомб. – Больших душевных…

– Нет, я в смысле денег. Четыреста тысяч! Почти годовой доход заводов Веды.

Все значительно переглянулись.

– Давайте всмотримся в нее еще раз.

Всмотрелись.

– Даже трещинки в краске все подлинные, – сказала хозяйка. – Ну, пойдемте. – Она взглянула на часики-перстень. – У нас еще пять минут до сеанса. Мы со Скрунтом успеем показать вам наше второе достижение.

Пока спускались, Лин Лякомб объяснила:

– Понимаете, теперь все доступно. За то время, пока вас не было, Лех, мы сделали из Скрунта великолепного художника и отличного стрелка. Метод гипнотического обучения.

Они вошли в комнату, одна стена которой была сплошь в дырках. На столе лежали спортивный пистолет БЦ-3 и грудка патронов к нему.

Лин протянула пистолет супругу:

– Увидите, как он стреляет. Попадает в монету на лету. Почти что мировой рекорд. Фирма «Доступный спорт». За десять тысяч он стал стрелком-рекордсменом. Во сне… Здорово, да? Ну давай, Скрунт.

Молчаливый Скрунт зарядил пистолет, расставил ноги и поднял правую руку.

– Он сейчас попадет в монету на лету.

Лин Лякомб пошарила в карманах платья, извлекла монетку и с полным бесстрашием стала к стене как раз под пистолетное дуло.

– Раз… Два… Три!

Монета взлетела. Грянул выстрел.

Чисон, оглушенный, помотал головой.

– Блеск, верно? – Лин сощурилась, ища на полу монету. – Сейчас я вам покажу след от пули… Ага, вот она.

Никаких следов на монете не было.

– Странно. Ну, еще раз.

Она вернулась к стене.

– Внимание!.. Два…

Невозмутимый Скрунт поднял пистолет.

– Три!

Выстрел.

Чисон снова помотал головой.

Лин Лякомб подобрала монету и выпрямилась с покрасневшим лицом.

– Вот… Хотя нет. Опять ничего. Странно… Ну, не важно. Все равно это феноменальный результат. В общем, понятно, что здорово, да?.. Теперь идемте в зал, уже пора. Сейчас самое главное – Бетховен будет играть «Лунную сонату». Лично он сам. А уж после Бетховена мы продемонстрируем, как Скрунт рисует.

Миновали лестничную клетку с копиями греческих скульптур, вышли на южную половину дома. Тут-то и стало понятно, как сильно перестраивается особняк. Перекрытия двух этажей были сняты, образовался огромный трехсветный зал. Установка заполняла его почти целиком, оставляя место только для небольшой площадки, размером пять метров на пять, огороженной со всех сторон канатами, наподобие ринга для бокса. Тут и там на полу высились груды штукатурки и мусора. Всюду тянулись кабели и провода. Двое техников копошились внутри гигантского механизма.

На площадке за канатами были поставлены рояль и стул.

Лин Лякомб усадила Чисона с Лехом в кресла, уселась сама и вдруг вскочила: